Олег Кудрин - Лина Костенко

Так Лина, озорница и читательница, все росла, росла…

(Да, согласно легендам, у острова была древняя история. По одной из версий, имя его — от половецкого хана Тугорхана (Тугоркана). Вроде бы здесь в конце XI века была резиденция его дочери — жены киевского князя Святополка Изяславича.)

Но это летний пейзаж острова. А вот вам зимний:

Детские игры, отчаянные, безбашенные. Прыжки — пострашней, чем с зонтом-парашютом. Неверие в то, что в мире есть смерть. А тем временем, ее железное колесо вновь приближалось к Днепру.

Весна 1941 года была прекрасной. На день рождения Лине подарили гитару, красиво повязанную, как принято, бархатным розовым бантом. Она так мечтала научиться играть на ней (как там — «дзвеніли сміхом, сонцем і гітарами»), и даже уже начинала что-то бренчать. Лето тоже начиналось прекрасно. Особенно 22 июня — в этот день у мамы день рождения. Бабушка (она тоже переехала в Киев, продав хатку во Ржищеве) собиралась печь традиционный высокий пирог в «чуде» [34] Как дальше объясняет сама Костенко, чудо — «это такая высокая круглая форма для теста». . И вдруг — новость о войне. Лина принесла ее от соседей, куда побежала к подружке. Отец сначала не поверил, рассердился — думал, глупые шутки. Взял ведро, как бы за водой, пошел к колонке, перепроверить. Вернулся мрачный. Всё правда — война.

Одна Лина не испугалась. Детская решительность требовала выхода, немедленного решения, прямого действия в отместку. «Не бойтесь. Я сяду в самолет, полечу в Берлин, привяжу чернильницу к веревке, да как раскручу ее над Гитлером, как размахнусь! И прямо ему в лоб. И закончится война» [35] Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. С. 130. , — утешала Лина родных. Но в жизни все было наоборот — немецкие самолеты летели и летели. Фронт быстро шел к Киеву, к Днепру…

Отца мобилизовали сразу. Начальство Облнаробразования постарше эвакуировалось. У семьи Костенко тоже был шанс, но… Приятелю, коллеге отца выделили машину на две семьи. А тот то ли забыл впопыхах, то ли решил не морочиться (это ж Труханов остров — пока туда доберешься), но за Костенками никто не пришел, не заехал.

Есть удивительные по своей кинематографической выразительности описания этих первых месяцев войны: «Мне было одиннадцать. Шел бой за Днепр. Мы сидели в окопе. Все гремело и сыпалось. Немцы палят по Днепру, советские — по немцам, а все летит над головами у нас. По радио передают, что бои идут в белоцерковском направлении, а немцы уже за горой <���…> А мне же скучно. Сидишь среди взрослых, кто-то плачет, кто-то молится, кто-то дремлет <���…> Темно. Нащупала какую-то веточку и вожу ею по стене, пишу…» Спустя годы Лина Васильевна не могла точно вспомнить, что она писала, но с поразительной силой передала те ощущения.

Однажды ночью Лина вышла из окопа и увидела штыковой бой. Как люди в молчаливой ярости дерутся лицом к лицу, бьют друг друга в грудь, в живот, выворачивая живую плоть. Зрелище не для 11-летнего ребенка. Еще через несколько дней — опять «смерть вплотную», но уже несколько иначе. Они тогда добрались до Ржищева. Во время самых тяжелых боев прятались в погребе. А когда шум боя затих, вышли наверх.

«Я забежала в дом моей тетки, как раз той, у которой читала Амброза Бирса. У них всегда было очень чисто, и в кухне пахло сушеными грушами. Я зашла в кухню — а стена белая-белая, и на ней отпечатки окровавленных пальцев [красноармейца]. Как-то так — выше и выше, будто он шел уже на небо. Я поняла, что солдат был ранен, вошел согнувшись, пытался подняться и потому держался руками за стену <���…> А во дворе уже играл на губной гармошке немец. А второй сидел на корточках среди гарбузов, и на том “гарбузі, що ходив колись по городу і питався свого роду”, вырезал ножом имя своей девушки: BERTA» [37] Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. C. 150–151. .

(И снова хочется отметить небанальный круг чтения девочки Лины — Амброз Бирс. Американский классик конца XIX — начала ХХ века. В СССР он издавался не часто и был не на самом лучшем счету, поскольку взгляды имел не такие левые, как у более приветствуемых большевиками Джека Лондона и Эптона Синклера. В 1926 году в изданной в СССР книге Синклера «Искусство Маммоны: Опыт экономического исследования» Бирс был жестко раскритикован в очерке «Знаменитый весельчак»… Очень интересен и смысловой контекст упоминания Бирса именно в этом фрагменте воспоминаний Костенко. Ведь американец был известен не только как «весельчак», сатирик-юморист, но и как один из основателей «хоррора», автор «страшных» рассказов. Его загадочная смерть — в 1913 или 1914 году он бесследно исчез во время мексиканской гражданской войны, вероятно, был кем-то расстрелян — сделала более весомой вторую чашу весов его творчества. И в этом смысле безымянный красноармеец, умерший в доме Лининой тети, как бы повторил судьбу Бирса. Ассоциативное мышление большого поэта. Даже в интервью, подсознательно, но Костенко назвала совсем не случайного автора… И в «Записках самашедшого» (2010) она воспроизведет одну из самых страшных сцен «несмешного» Бирса — смертельное борение человека с невидимым чудовищем на овсяном поле. Это покажется ей самой точной метафорой актуальной политической ситуации в Украине.)