Иван Никитчук - Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса

Встреча была радостной. Поселились в вагоне, раздобытом Лугинцами в тупике. Держались спайкой. Не желая привлекать внимания разного «нейтрального» люда, забившего до отказа приграничный поселок, одевались кто во что — напяливали шляпы, пиджаки, куртки с чужого плеча. Зубов выражал вслух неудовольствие: хотелось ему при дневном свете покрасоваться перед будовскими девчатами в своем роскошном командирском одеянии — гимнастерке, обшитой со всех сторон, кроме спины, малиновыми клиньями. Костерил почем зря «конспирацию» и «мирные договора», какие мешают ему в открытую брать на мушку всякую сволочь.

Ночами до вторых петухов просиживали в вагоне возле лампы. Мало едено из одного котла, не длинный путь пройден совместно, да и крови пролито не так уж много, а прикипел Николай сердцем к каждому из них. Чувствовал, и они тянутся к нему. Оказалось, не так уж и мало их связывает — две-три ночи потратили на воспоминания из житья-бытья в Семеновском отряде. Всех вспомнили, кого добрым, кого худым словом.

— Казимир Михайлович как? — спросил Константин Лугинец в первый же вечер.

— Совсем плохой…

— А в Сновске своем бывал?

— Доводилось.

— А Костя? — поинтересовался тут же Зубов.

На этот вопрос Николаю не хотелось отвечать. Загодя зная, что таковой вопрос последует, ощутил горячий прилив стыда. Да, видался с братом, произошел меж ними и разговор. Но лучше бы того не случилось: Костя наотрез отказался покидать Сновск, выразил сожаление, что некогда уже совершал подобную глупость. Махнул на все: на Советы, на немцев, на гайдамаков. Днями пропадает на реке с удочками.

— Боюсь, можем ненароком столкнуться. На середке, меж берегов, долго не продержишься, куда-то выплывешь…

— Не бойся, я стрелять не стану…

Отводя взгляд от лампы, Николай неопределенно ответил:

— Рыбачит…

При встрече с Бубновым и Ауссемом пошел сразу разговор о создании партизанского отряда. Николай думал, от него требуют восстановления бывшего, Семеновского. Пробовал доказывать, наученный горьким опытом, что партизанщина не годится для борьбы не только с регулярными войсками немцев, но и частями гайдамаков. Нужна армейская организация — батальоны, полки.

Ауссем, устало сдавливая худыми длинными пальцами переносицу, вяло возразил:

— Товарищ Щорс, не смейте вслух выражаться такими словами, как «батальон», «полк».

— Владимир Христианович, — перебил резко Бубнов, не отрываясь от писанины, — не морочь ему голову. Напрямую выкладывай.

— А что из того получится? Народ молодой, горячий. Наломают дров. Вон возьми, червонный казак наш, Виталий…

— Дров!.. — Бубнов, отбросив ручку, встал из-за стола, на сухощавом носастом лице его, в глубоких провалах, вспыхнули стальные глаза. — Кострище распалим! Не тлеть же… сырыми полешками. А мы с тобой начинали… Кстати, сколько вам, Щорс?

— Двадцать третий.

— А что?! — Ауссем оживился, победно ловя взгляд своего соратника, метавшегося у дальней стенки. — Примакову тоже… давай коней, давай форму. А завтра, попомни, потребует медные трубы! Вот они, двадцатилетние нынешние…

— Да, трубы. А какая же она, воинская часть, без оркестра. И форму, наша с тобой задача, выбить во что бы то ни стало. Не вечно же гнуться… в подполье.

Скурив до пальцев цигарку, Бубнов заметно остыл, уселся опять за стол.

— Вы, Щорс, не обращайте внимания… — извинялся он. — У нас с Владимиром Христиановичем давние болячки. Партизанский отряд, если хотите… ширма. Нам нужны регулярные части — роты, батальоны, полки. Да, да. Полки! С железной революционной дисциплиной. Вы военспец, знания у вас, опыт. Приступайте немедля. В Унечу двигайте. В Юриновке есть народ, сами видите. Подчиняйте все отряды, малые и великие, в том районе, включая Почеп и Брянск.

— В качестве кого предстану?

Бубнов, переняв взгляд Ауссема, ответил:

— Уполномоченный ЦВРК. Кроме того, у вас ведь есть и мандат Ленина!.. А вы спрашиваете, кем предстать…

В открытое окно из палисадника запыхавшийся молодой голос потребовал Бубнова на вокзал, к аппарату. Взмахнув кепкой — увидимся, мол, — тотчас исчез за дверью.

— Уяснили свою роль? — спросил Ауссем, прислушиваясь к топоту по скрипучим порожкам крылечка.

— Не вполне, Владимир Христианович.

— Конечно же, формировать воинскую часть, а не табор, — болезненно скривился он. — Но со стороны это должно выглядеть партизанщиной. Наше ведь положение, в нейтральной зоне… Не можем мы ставить под удар гостеприимство Советской России. Украинские части, по договору, она обязана разоружить. А тут — в открытую формирует!

Ауссем положил на язык пилюлю, запил из кружки, стоявшей тут же под рукой. По знакомым признакам на его изможденном лице Николай определил болезнь. Хотелось дознаться, какие принимает лекарства.

— Сколько такое может тянуться… не скажем, — навалившись локтями на стол, продолжал Ауссем. — Думаем, недолго. События не стоят на месте. Вы сами бывали там, видели… А приказ сочинить, объявить полками — пара пустяков. Главное, иметь их, полки. Один из них вам и поручаем сформировать. В районе Унечи — Почепа — Брянска как раз и набирается партизанских отрядов батальона на три. Полк!

— Оружие, Владимир Христианович, — напомнил Николай. — Да и вообще снабжение…

— Обещаю твердо пушки. В скором времени. Две, не больше. А остальное… Проявите инициативу. На станции, в вагонах, кое-что имеется. Там сейчас копается один наш товарищ. Помогите ему. Кстати, подходящий адъютант штаба. Коцар Никита.

Никиту Коцара Щорс нашел в одном из дальних вагонов, в тупике, за водокачкой. Им оказался светловолосый коренастый парень с мальчишеским золотистым пушком на мягком подбородке. Явно видал уже где-то эти грустные тихие глаза. Представившись, без обиняков, желая отделаться от навязчивой мысли, спросил:

— Где я встречал вас?

— Я знаю Зубова и Квятека из вашей компании… По Орлу. Может, там?

— Нет. В другом месте. Глаза эти, родинка на губе…

Заливаясь краской, Коцар смущенно потупился.

— Будет время, товарищ Щорс, еще вспомнить… Принимаю предложение быть адъютантом штаба. Только, чур, братву вашу сюда… Одному вовеки не переворочать тут. Видите, что? Их до полсотни вагонов.

— После обеда нагрянут. А покуда я с удовольствием…

В четыре руки пошло веселее. Николай, не остыв от возбуждения после встречи с начальством, с наслаждением запускал пальцы в ящик с патронами, как в песок. Ощупывал любовно винтовки, подкидывал их, будто ребенка. Винтовки американские, марки «ремингтон», новехонькие, в заводской смазке, тяжести ощутимой — приклад из темного дуба.

— Изготовлены в Америке по заказу царского правительства, — пояснил Коцар. — Сделаны на совесть.