Иван Никитчук - Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса

Горький опыт Семеновского отряда укорял на каждом шагу. Только строй может выдавить из рыхлой массы богом клятую партизанщину. Первым делом навалился на теплушки, с ними отрядники год уже не могут расстаться. Показал пример — из классного бронированного вагона штаб перебрался в купеческий дом, недалеко от станции, предоставленный Унечским ревкомом. Напротив, в деревянном флигеле разместились политический аппарат и вербовочная комиссия — удел Константина Лугинца. Там же прижился и ревтрибунал под председательством Петра Лугинца. Помимо него и помощника-писаря, на общем собрании в трибунал были выбраны Квятек, Зубов и двое из отрядников.

Немало хлопот доставило жилье бойцов. На время приспособили под казарму одноэтажное каменное здание, выкрашенное в желтый цвет. Недели через две переселились в дощатые бараки за железной дорогой…

В Николае теперь уже совсем не было заметно той юношеской порывистости, которая еще сказывалась, когда он носился во главе конной разведки по лесным дорогам у Злынки. Движения его стали менее резки, в словах было больше твердой уверенности в себе. Командиры повстанческих отрядов, влившихся по приказу Ревкома в полк, сразу почувствовали, что Щорс заставит их подтянуться. Многим, привыкшим к вольготной партизанской жизни, не по душе пришелся строгий порядок регулярной воинской части, который устанавливался в полку, но высказывать свое неудовольствие громко никто не решался. Открытый, смелый взгляд Щорса смущал их. Однако, отойдя от Щорса, кое-кто пожимал плечами, ворчал себе под нос.

Один командир пришел в штаб грязный, небритый. Пока он что-то докладывал, Щорс внимательно разглядывал его и вдруг сказал:

— Да вы, товарищ командир, обовшивели.

Щорс снял с воротника его шинели вошь.

Командир нисколько не смутился.

— Может быть, какому-нибудь их благородию это диво, а мы привыкши.

Это было сказано развязно, с явным намеком на бывший офицерский чин Щорса. Но Щорс как будто не обратил внимания на намек.

— Да, товарищ командир, пора в баньку сходить, пора.

— Это мое личное дело.

— Да? — спросил Щорс и, вызвав дежурного по штабу, приказал: — Отвести товарища командира под конвоем в баню, вымыть, побрить и доложить, что он принял человеческий вид… Вшивых в штаб больше не пускать.

Подобные же приказания Щорс нередко отдавал при посещениях бараков.

Как-то вечером, осматривая койки солдат одной из рот, Щорс приказал красноармейцу:

— А ну-ка, молодой человек, прилягте на свою коечку.

Красноармеец выполнил приказание.

— Удобно? — спросил Щорс.

— Так точно, удобно, товарищ командир.

— А по-моему, нет. Встань!

Щорс вытащил из-под матраца грязное белье.

— Это что? — спросил он, держа белье кончиками пальцев.

— Белье.

— Какое?

— Грязное.

— Совершенно верно. Угадал. Теперь читай, — сказал Щорс, указывая на плакат, висевший на стене.

— «Грязное белье в постели…»

— «…верная вошь на теле», — прочел смущенно красноармеец.

— Правильная поговорка, герой? — допрашивал Щорс.

— Так точно. Совершенно правильная.

— Значит, ты пришел в полк вшей плодить? Так, что ли?

— Простите, товарищ командир.

— На первый раз только. А теперь вот расскажи, герой, что ты сегодня в газетах читал.

— А я, товарищ командир, сегодня не успел еще прочитать.

— Так-так, не успел… Расскажи тогда, что вчера читал.

Красноармеец, покраснев, сознался, что и вчера не читал газет.

— Недосуг было, товарищ командир.

— Так-так, недосуг… Ну, а третьего дня?

Вокруг Щорса уже стояла толпа улыбающихся, подталкивающих друг друга красноармейцев.

— Третьего дня тоже не читал?

— Нет, товарищ командир.

— А завтра будешь читать, герой?

— Так точно. Буду всенепременно.

— Так-так. Конечно, будешь. Я уже побеспокоюсь о тебе. Понятно?

— Понятно, товарищ командир.

Ближайшими помощниками Щорса были его старые соратники по семеновскому отряду. Их нельзя было узнать. Зубов, командовавший теперь 2-м батальоном, стал похож на Щорса. Он во всем подражал ему. Завел такую же бородку и усы, говорил так же сдержанно, отрывисто, отдавая приказание, смотрел красноармейцам в глаза пристально, строго.

Один за другим возвращались в Унечу и рядовые бойцы бывшего щорсовского отряда, распущенные по домам несколько месяцев назад. Большинство приводило с собой своих односельчан. Щорс распределял их по разным ротам, как людей, наиболее надежных, привыкших к его строгим требованиям.

Пришел и Живоног.

Взяв под козырек, он отрапортовал Щорсу:

— Ваше приказание, товарищ командир, выполнил.

Живоног показал на стоявших поодаль крестьянских парней:

— Вот мой взвод. Односельчане.

Просияв, он добавил:

— Все в сапогах, товарищ командир. Я на этот счет дал им строгий приказ. Разве, говорю, товарищ Щорс напасется сапог, если народ валом валит к нему?

Щорс подошел к вновь прибывшему отряду. Правофланговым стоял семидесятилетний крестьянин.

— Почему, дед, воюешь? — спросил Щорс.

— Сына и дочку гады замучили.

— Крепко решил воевать за советскую власть?

— Коли пришел до тебя, значит крепко. Вот и внука с собой захватил.

Рядом стоял паренек лет шестнадцати со штыком, заткнутым за пояс.

— А тебе, молодой человек, не рано ли еще воевать? — спросил Щорс.

— Зачем рано? В самый раз.

— А где же винтовка твоя?

— У немцев добуду, — с уверенностью ответил паренек.

Щорс пожал Живоногу руку и сказал, лукаво улыбаясь:

— А с товарищем Хайкиной мы тогда все-таки прощались зря.

— Жива?! — вскрикнул Живоног.

— Жива, и сейчас в Унече.

Живоног стоял сияющий, с полуоткрытым от удивления и радости ртом.

Фруму Хайкину Щорс встретил в ревкоме, в первые же дни по возвращении в Унечу. Он говорил о нуждах формируемого полка. Когда зашла речь о сапогах, Щорс услышал за своей спиной знакомый женский голос:

— Этот вопрос, товарищ Щорс, мы с вами быстро уладим.

Щорс вскочил и повернулся, как по команде.

Перед ним стояла Фрума Хайкин. Она была в кожаной фуражке, кожаной куртке, сбоку на ремне висел маленький браунинг. Большие внимательные глаза ее смотрели на Щорса из-под черных дуг бровей не улыбаясь.

Щорс схватил ее за обе руки.

Редко он бывал таким возбужденным, взволнованным.

— А ведь знаешь, мы твою память уже почтили вставанием.

— Слыхала.

— Поторопились мы, товарищ Фрума.

— Да, я осталась жива, как видишь. Но это простая случайность.

Щорс все еще тряс ее руки.

— Ну, рассказывай скорее, рассказывай!

— О чем? — спросила Фрума.

Щорс как будто не понял вопроса. Не отрывая от Фрумы сияющих глаз, он машинально повторял:

— Ну, рассказывай же, рассказывай.