Дэвид Шефф - Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына [litres]

Но фатальным может стать и разовое употребление наркотика. Он способен вызывать резкое повышение температуры тела, что приводит к смертельным судорогам, смерти от гипертермии, «внезапной аритмической смерти» – вследствие сбоя сердечного ритма – или разрыву аневризмы с фатальным исходом. Возможно, более высокая вероятность развития серьезных или фатальных состояний объясняется чрезмерно длительными периодами активности, которую он вызывает. Мет-зависимые способны много дней обходиться без сна и еды. Известно, что действие наркотика в сочетании с крайней усталостью способствует развитию паранойи и агрессии. Этот циклический процесс обычно усугубляет физические, психологические и социальные проблемы наркомана. И все это вместе может еще больше осложняться нарушениями психического здоровья, которыми страдает значительная часть зависимых.

Ник начал употреблять метамфетамин. Несмотря на все его протесты и обещания, я стал с удвоенной силой умолять его обратиться в наркологическую клинику, но он не поддавался на уговоры. Я узнал, что теперь, когда ему исполнилось восемнадцать лет, я не могу принудить его делать то, что он не хочет. Если бы он представлял угрозу для себя или кого-то другого, то в соответствии с установленной законом сложной процедурой я мог бы принудить его к кратковременному освидетельствованию в психиатрической больнице. Но родитель, обеспокоенный тем, что его ребенок употребляет наркотики, не обладает достаточными знаниями. Если бы я мог предвидеть такое развитие событий, я бы силой заставил Ника обратиться в наркологическую клинику, когда еще имел право принимать решения за него. Теперь уже не проверишь, принесло ли бы это какую-нибудь пользу, – возможно, Ник не был бы готов воспринять рекомендации и установки, которые дают в таких клиниках. Но во всяком случае развитие зависимости могло бы замедлиться.

Следующие несколько дней он спал по двадцать часов в сутки. После этого он впал в подавленное состояние, замкнулся в себе. Потом без всякого предупреждения холодным весенним днем он снова исчез.

Когда Ник пропал и вместе ним наша старая машина, я в очередной раз начал обзванивать отделения неотложной помощи и в очередной раз позвонил в полицию, чтобы узнать, не арестован ли он. Диспетчер полиции, которому я объяснил, что у меня пропал сын, прежде чем переключить меня на номер тюрьмы, предупредил, что, если Ник появится, мне следует отправить его в исправительный лагерь, куда принудительно свозят поднятых среди ночи и закованных в наручники детей. Я читал об одном из таких лагерей – в Аризоне, недалеко от того места, где жили мои родители. Летом там умер один мальчик. Детей там били, морили голодом, привязывали цепями и лишали воды… И это в пустыне, при температуре 45℃.

Мне удалось поговорить с другими родителями, которые пережили нечто подобное. На меня обрушился шквал советов, многие из которых мне были хорошо известны и, как обычно, противоречивы. Снова один из них посоветовал выставить Ника из дома, как только он появится. Для меня это было неприемлемо, так как я знал, куда он в этом случае пойдет: к своим безнадзорным друзьям или, может быть, в убогое и опасное логово наркодилеров. И это будет конец. Все надежды на лучшее будут похоронены. Одна мать порекомендовала закрытую школу, куда она на два года отправила свою дочь.

Ник отсутствовал шесть дней, и мое отчаяние переросло в полное помешательство. Никогда прежде я не испытывал такого горя. Я как безумный часами сидел в интернете, читая душераздирающие истории о детях, подсевших на наркотики. Я обзвонил родителей, знакомых с другими родителями, которые, в свою очередь, знают тех родителей, которые прошли через подобные испытания. Раз за разом я пытался понять, что же все-таки значат наркотики для Ника. Я постоянно вспоминал, как однажды он сказал мне: «Все писатели и артисты, которых я люблю, были пьяницами или наркоманами». Я знал, что Ник употребляет наркотики, потому что они позволяют ему чувствовать себя более умным, менее замкнутым в себе, более открытым и склонным к интроспекции. Кроме того, он вынашивал опасную – и порочную – идею, будто распущенность ведет к вершинам искусства, созданию величайших произведений вроде творений Хемингуэя, Хендрикса или Баския.

В своей предсмертной записке Курт Кобейн написал: «Лучше сгореть, чем угаснуть». Он цитировал песню Нила Янга о Джонни Роттене из группы Sex Pistols. Когда мне было двадцать четыре года, я брал интервью у Джона Леннона. Я спросил, что он думает об этом настроении, которым пропитана вся культура рок-н-ролла. Он выразил свое решительное несогласие и возмущение. «Лучше угаснуть как старый солдат, чем сгореть, – сказал он. – Я преклоняюсь перед теми, кто выжил. Я выбираю жизнь и здоровье».

Жизнь и здоровье.

Не знаю, будет ли мой сын одним из тех, кто выжил…

Как бы то ни было, я не позволял себе распускаться в присутствии Джаспера и Дэйзи. Я не хотел тревожить их еще больше, они и так были встревожены. Мы признались детям, что волнуемся за Ника. Мы не хотели их пугать, но в то же время не хотели делать вид, что все прекрасно. Они же понимали – как они могли не понять? – что это не так. Я был убежден, что непризнание кризиса только усложнило бы ситуацию в доме и нанесло бы больше вреда, чем правда.

Однако когда я оставался один, я рыдал так, как не рыдал с самого детства. Ник, бывало, поддразнивал меня за то, что я неспособен плакать. В редких случаях, когда у меня выступали слезы, он в шутку называл их «слезы с запором». Сейчас же слезы подступали к глазам в самые неожиданные моменты без видимых причин и текли неудержимым потоком. Меня это пугало до чертиков. Меня жутко пугало мое состояние – потерянность и бессилие, утрата контроля и страх.

Я позвонил Вики. Злость и раздражение, которыми были наполнены наши отношения после развода, уступили место общей тревоге за судьбу Ника. С большим облегчением я начал смотреть на нее не с точки зрения того, что заставило нас разбежаться, а с точки зрения того, что нас объединяет. Мы оба любили Ника так, как только родители могут любить своих детей. Дело не в том, что Карен и отчим Ника не волновались за него. Но долгие разговоры, которые мы с Вики вели по телефону, были понятны только нам двоим и не нуждались в других участниках, их наполняла особая тревога – пронзительная, поднимающаяся из самого нутра.

Тем временем мы с Карен поочередно менялись ролями. Когда я падал духом, она успокаивала и подбадривала меня.

– С Ником все будет хорошо.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, и все. Он умница. У него доброе сердце.

Когда она теряла самообладание, я принимался утешать ее.