Дэвид Шефф - Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына [litres]

– Вот дерьмо!

Мне показалось, что он может выпрыгнуть из машины, несущейся на большой скорости по автостраде.

– Действительно, дерьмо, – согласился я. – Если ты хочешь убить себя, мне следовало бы просто не мешать тебе.

– Это моя жизнь! – хрипло выкрикнул он.

Он заплакал навзрыд, до истерики, и не мог остановиться. Молотил кулаками по приборной доске и пинал ее ногами.

Мы остановились перед домом. Джаспер и Дэйзи уже пришли из школы, и я не стал заводить Ника в дом. Я сидел с ним в машине еще с полчаса, пока он не обессилел. Видно было, что он постепенно уходит в себя, им овладела сонливость, вызванная наркотиками и припадком гнева, его дыхание замедлилось, и наконец он крепко заснул. Я оставил его в машине, но то и дело проверял, как он.

– Ты что, будешь проверять меня каждые пятнадцать минут?

Через некоторое время он поплелся в дом и направился прямиком в свою комнату. Джаспер и Дэйзи молча смотрели, как обмякшее тело их брата медленно перемещается через гостиную.

Я должен был найти программу, в которую его взяли бы прямо сейчас. Прежде чем я потеряю его.

Пока Ник спал, я, как мог, объяснил младшим детям, что Ник опять подсел на наркотики и ему плохо. Я сказал, что пытаюсь найти больницу или реабилитационную программу для наркоманов, которая ему поможет. Я сказал, что дети, чьи брат, сестра или один из родителей стали наркоманами, думают, что именно они в этом виноваты.

– Это не ваша вина. Поверьте.

Они смотрели на меня не отрываясь. В глазах застыли грусть и непонимание.

– У Ника серьезные проблемы, но мы найдем того, кто сможет ему помочь. Если ему помочь, он справится и все будет хорошо.

Ник кипел от ярости и ругался, то просыпаясь, то снова впадая в мучительную полудрему. А я тем временем обзванивал другие наркологические клиники и центры в поисках подходящих программ реабилитации. В одном из них, наркологическом центре «Олхофф» в Сан-Франциско, оказалось свободное место. Здесь предлагали программу, которую рекомендовали многие эксперты. Подруга одного моего друга рассказала мне, что эта программа перевернула жизнь ее сына, сидевшего на героине. «Сейчас он живет во Флориде, – сказала она. – У него своя семья. У него работа, которую он любит, а в свободное время он занимается волонтерством: помогает детям, у которых проблемы с наркотиками».

Родители наркоманов живут ради таких вот обнадеживающих историй.

Когда Ник проснулся, я сказал ему, что нашел подходящую программу. Он угрюмо согласился пройти еще одно обследование. С мрачным видом он последовал за мной к машине.

Наркологический центр «Олхофф» располагается в величественном старом викторианском трехэтажном особняке с куполом в центральной части и красивым, обшитым деревянными панелями вестибюлем. Здесь я должен был ждать, пока Ник ходил на собеседование. На этот раз собеседование проводила руководительница начальной программы, рассчитанной на двадцать восемь дней. Начальная программа – это как начальная школа, первый этап на пути к реабилитации и выздоровлению.

Потом пригласили меня. Я вошел в комнату и сел на свободный стул. Мы с Ником сидели перед руководительницей программы, а она – за деревянным письменным столом. По ее манере поведения и усталому выражению глаз я понял, что Ник вел себя с ней так же враждебно и воинственно, как и с консультантом в «Тандер Роад». Правда, я не заметил в ней особой озабоченности.

Первым, что она сказала, было вот что:

– Ник не признает, что он наркозависимый.

– Потому что я не наркоман.

Ничуть не смутившись, она продолжила:

– И говорит, что он согласился лечиться, потому что вы заставили его это сделать.

– Я знаю, – сказал я.

– Это нормально. Многие приходят сюда не по собственной воле. У них столько же шансов на то, чтобы прийти к отказу от наркотиков и держаться длительное время, как и у тех, кто буквально приползает к нам, умоляя их вылечить.

– Хорошо, – сказал я.

Ник только сверкал глазами.

– Мы оформим его завтра утром и будем лечить по программе, рассчитанной на четыре недели.

Дома в течение всего ужина Ник скрывался в своей комнате. Мы объяснили Джасперу и Дэйзи, что утром Ник поедет на лечение и что он боится.

Я посидел с ними, после того как Карен почитала им перед сном.

– Мне очень жаль, что вам приходится переживать все, что случилось с Ником, – в сотый раз повторял я.

Как еще я могу им помочь?

– Печально, что в нашей семье возникла такая проблема. Надеюсь, вы поговорите об этом со своими учителями и школьными друзьями – конечно, если захотите. Если у вас возникнут какие-то вопросы или что-то будет вас беспокоить, вы всегда можете обратиться ко мне или маме.

Джаспер серьезно кивнул. Дэйзи промолчала. Она взялась за комикс про кота Гарфилда, а Джаспер тут же вырвал его из ее рук. Она его оцарапала, а он ее толкнул. Оба заплакали.

Во время поездки в город Ник сидел нахохлившись, но бунтовать у него не было сил. За всю дорогу он не сказал ни слова. Теперь он осужденный, арестант, покорившийся судьбе. Он с трудом сдерживал слезы.

Я припарковал машину перед особняком и пошел проводить Ника. У него в руках спортивная сумка с одеждой. Его тело под рваной рубашкой и большими, не по размеру, джинсами дрожало от страха. Мы поднялись по ступеням, прошли мимо группы курильщиков, толпящихся на парадной лестнице. Меня тоже била дрожь. Заметив cумку Ника и его боязливые взгляды, которые он украдкой бросал на них, несколько мужчин обратились к нему:

– Здорово.

– Привет.

– Добро пожаловать в психушку.

Потом состоялась короткая встреча с руководителем программы – в той же самой приемной, обшитой деревянными панелями. Нику дали лист бумаги: «Я, нижеподписавшийся, прошу принять меня в программу лечения от алкогольной и химической зависимости» и т. д.

Он поставил подпись.

В холле, стоя рядом с Ником, директор сказала, обращаясь ко мне:

– А сейчас вы можете попрощаться. В течение первой недели телефонные звонки запрещены.

Я повернулся к Нику.

Мы неловко обнялись, и я ушел.

Выйдя на улицу, я испытал почти забытое ощущение: мимолетное возбуждение от бодрящего холодка, разлитого в воздухе. Но по дороге домой мне показалось, что я не выдержу эмоционального надрыва. В голове крутилась нелепая мысль, что я предал Ника, бросил его, сдал, хотя меня несколько утешало то, что я, по крайней мере, знаю, где он находится. В первый раз за много недель я крепко проспал всю ночь.

На следующее утро я пошел в его комнату, поднял жалюзи и широко открыл окна, выходящие в сад. Я огляделся. Мрачная красная комната завалена книгами, неоконченными холстами, грязной одеждой, стоят колонки фирмы «Монстер», на постели – желтая гитара. На стене рисунки, сделанные маркером: вытянутые фигуры мужчин и женщин, тела причудливо изогнуты. Комната пропитана запахом Ника. Это не сладкий детский запах, как когда-то, а приторный аромат марихуаны, сигарет и лосьона после бритья – возможно, с примесью аммиака или формальдегида, следов горения метамфетамина. Повеяло молодостью.