Роман Якобсон - Будетлянин науки

«Слово дада выражает интернациональность движения», – пишет Гюльзенбек 16 . Самый вопрос, что такое дада, – «недадаистичен и отзывает ученичеством», отмечает он же 17 . Чего же хочет дада? – «Дада ничего не хочет» 18 . «Я пишу манифест и ничего не хочу, и я из принципа против манифестов, и вообще же я против принципов», – декларирует Тристан Цара 19 .

В чём – в чём, но в бесчестности, укрывательстве и игре на мелок дада не обвинишь. Дада честно усматривает «ограниченность своего бытия во времени» 20 , исторически релятивирует себя, по собственному выражению. Меж тем первый результат установления научного взгляда на художественное выражение, иначе говоря – обнажения приёма – вопль: «Старое искусство умерло» или «Искусство умерло» в зависимости от темперамента вопящих. Первый клич брошен футуристами, откуда «vzve le futuf», второй не без оговорок брошен дада, – какое же дело им – художникам – до будущего – «a bas lefutuf». Так импровизатор из рассказа Одоевского, получив дар

обнажающего ясновидения, – кончает жизнь шутом в колпаке, черчущим заумные стихи 21 . Обнажение приёма остро как обнажение, уже обнажённый приём – вне сопоставления a la longue пресен. Первично-обнажённый приём обычно оправдывается и регулируется так называемыми конструктивными законами, но, напр., путь от рифмы через ассонанс к установке на любое звукосоотношение ведёт к объявлению счёта из прачечной поэтическим произведением 22 . Дальше – буквы, в произвольном порядке наудачу настуканные на машинке, – стихи, мазки по холсту обмакнутого в краску ослиного хвоста – живопись. От вчерашнего культа «сделанных вещей» (напр., утончённого ассонанса) к воззванию дада: «Дилетанты, восстаньте против искусства» и поэтике первого сорвавшегося слова (счёт прачечной). Кто дада по профессии? По выражению московского художнического арго – «художники слова». Деклараций у них больше, чем стихов и картин. И, собственно, в стихах и картинах у них нового хотя бы в сравнении с русским и итальянским футуризмом нет. Maschinenkunst Татлина 23 , вселенские поэмы из гласных, хоровые стихи (симультанизм), музыка шумов, примитивы – своего рода поэтический Берлиц.

Наконец, пароксизмы наивного реализма. «Дада обладает здравым смыслом и в столе видит стол, в сливе сливу» 25 .

Но не в этих вещах дело. И дада это понимает. «Дада – не художественное направление», – говорят они. «В Швейцарии дада за абстрактное (беспредметное) искусство, в Берлине – против». Важно, что, покончив с принципом легендарной коалиции бессодержательных форм и содержания, через осознание насилия художественной формы, приглушение живописной и поэтической семантики, через цвет, фактуру беспредметной картины как таковые, resp. через фанатическое слово заумных стихов как таковое мы приходим в России к голубой траве первых октябрьских торжеств 26 , а на Западе – к недвусмысленной дадаистской формуле: «nous voulons nous voulons nous voulons pisser en couleurs diverses» 27 . Окраска как таковая! Только холст заменён, как приевшийся номер аттракциона.

Одним из номеров аттракциона стали для дада поэзия и живопись. Будем честны, поэзия и живопись занимают в нашем сознании непомерно высокое место только по традиции. «Англичане так уверены в гениальности Шекспира, что не считают нужным даже прочесть его», – сказал О. Бердслей. Мы готовы почитать классиков, но читать мы предпочитаем вагонную, детективную, адюльтерную литературу, т. е. ту словесность, где слово наименее сказывается. Достоевского, скользя по строчкам, нетрудно обратить в бульварный роман, недаром его на Западе предпочитают смотреть в кино. Если театры полны, то это больше традиция, чем заинтересованность. Театр мрёт. Цветёт электро. Экран мало-помалу перестаёт равняться по сцене, освобождается от театральных единств, от театральной mise en scene. Своевременен афоризм дада Меринга: «Популярность идеи проистекает из возможности перенести на фильму (Verfilmungsmoglichkeit) её анекдотическо<���е> содержани<���е>» 28 . Для разнообразия приемлется западным читателем немного перца самовитых слов. «Нам нужна и литература, которую ум смакует, как коктэль», – пишет парижский Le siecle 29 . Никто не понанёс на художественный рынок столько разнородного старья всех времён и народов, сколько отрицатели прошлого за последнее десятилетие. Разумеется, и дада – эклектики, только это не музейный эклектизм почтительного благоговения, а пестрота шантанной программы (недаром дада был начат в цюрихском кабаре). Маорийская песенка сменяется парижской шансонеткой, сентиментальная лирика – вышеозначенным цветовым эффектом. «Старое приемлемо своей новизной, и контраст нас связывает с прошлым», – поясняет Цара 30 .

Надо учесть фон, на котором разыгрывается дада, чтобы понять некоторые его проявления. Напр., мальчишеские антифранцузские выпады французских дада и антигерманские немецких десять лет назад звучали бы наивно и бесцельно. Но сейчас, когда в странах Антанты свирепствует, мягко выражаясь, зоологический национализм и в ответ в Германии растёт гипертрофированная национальная гордость угнетаемой народности, когда британское королевское общество задумывает дать Эйнштейну медаль, чтобы не вывозить золота в Германию 31 , когда французские газеты возмущены выдачей Нобелевской премии Гамсуну, германофильствовавшему, по слухам, во время войны, когда у тех же газет политически невинное дада вызывает ужасное подозрение в германских махинациях и там же печатается объявление о «национальных двуспальных кроватях», дадаистская фронда легко понятна. Дада – одно из немногих в настоящий момент, когда даже научные союзы расторгнуты, буржуазно-интеллигентских интернациональных объединений. Впрочем, это своеобразный интернационал – дадаист Бауман открывает карты – «дада – продукт интернациональных отелей» 32 . Среда, вскормившая дада, – это военная авантюристическая буржуазия – спекулянты, нувориши, шиберы, кетясы или как там ещё они именуются. Их социально-психологические близнецы в старой Испании взрастили некогда так называемую «плутовскую новеллу». Они не знают традиций (« le ne veux meme pas savoir s’ily а ей des hommes avant moi» 33 ), их будущее сомнительно (« a bas le futur »), они спешат взять своё (« Nimm und gib dich hin. Lebe und stirb» 34 ). Они исключительно гибки и приспособлены (« man капп mit einem einzigen frischen Sprung entgegengesetzte Handlungen gleichzeitig begehen» 35 ), художники своего дела (« Geschafte sind auch poetische Elemente » 36 ), на войне не докладывают («heute noch fiir den Krieg » 37 ), но они же первые спешат для дела стереть границы между вчера враждебными державами («je suis, moi, de plusieurs nationalites » 38 ), в конце концов, они сыты и потому пока что предпочитают бар (« es halt den Krieg und den Frieden in seiner Toga, aber es entscheidet sich fiir den Cherry Brandy Flip » 39 ). Здесь, среди космополитического месива «de Dieu et de bordel», по отзыву Цара 40 , зарождается дада*.