Коллектив авторов Биографии и мемуары - Неизвестный Чайковский. Последние годы

К П. И. Юргенсону

Флоренция. 19 февраля 1890 г.

<���…> После отсылки моего отказа от директорства я получил письмо от Сафонова, которое мог бы почесть за грубость. Он собщает мне, что Фитценгаген умер, что ваканция виолончельная должна быть занята виолончелистом Давыдовской школы и что нужно выбрать или Глена, или Бзуля. Про Брандукова ни слова, хотя он отлично знает, что я за Брандукова. Очевидно, Сафонову кажется, что я состою при музыкальном обществе чем-то вроде его адъютанта, которому только сообщаются к сведению генеральские распоряжения. Это отлично можно было усмотреть, когда на обеде в честь Рубинштейна он посадил меня ниже себя и приказал мне провозгласить второстепенный тост, себе же предоставил главный. И замечательно, что никто из вас не заметил эту бестактность, до того скоро он сумел приучить взирать на него, как на генерала. Но сафоновским адъютантом я быть отнюдь не намерен. Между тем он обнаружил столько разных превосходных качеств как директор, что нужно сделать все возможное, чтобы удержать его. Относительно Брандукова он делает несправедливость и глупость. Но без ошибки нельзя. Хорошо то, что у него амбиция и энергия, что он дорожит своим московским положением и что человек из кожи лезет, тогда как мы все в лес смотрим.

Расположение духа моего, в сущности, скверно, хотя работаю пока очень хорошо.

Не можешь ли ты мне подробнее написать про «Чародейку»? Ведь я ничего не знаю, кроме того, что она шла только один раз. Но как прошла, не знаю. Не бойся сообщить правду, если был неуспех или скандал. Ведь это не новая опера, и все равно я когда-нибудь же узнаю, как было дело. Я убедительно просил их в этом году не давать «Чародейки». Напрасно не послушались. Всем твоим поклоны.

«Чародейка» в Москве была исполнена в первый раз 2 февраля. Н. Д. Кашкин в «Русских ведомостях» так говорит об этом вечере: «Опера, очевидно, была разучена на скорую руку, кое-как, что и сказалось на первом представлении, прошедшем, в общем, весьма неудовлетворительно. Артистов винить в этом мы ни в каком случае не станем: они сделали все, что могли, и некоторые из них были даже хороши, как, например, гг. Корсов, Михайлов и др., но ансамбля за недостаточной срепетовкой не было – все шло более или менее врозь. Оркестр аккомпанировал грубо, без оттенков, медные играли все время ff и покрывали своей однообразной звучностью все и всех. Исполнительница заглавной партии, г-жа Коровина, была нездорова, и петь ей в этот вечер не следовало. Из появившегося в газетах репертуара Большого театра видно, что «Чародейка» больше не пойдет до поста, и слава Богу! Повторение подобного исполнения совсем нежелательно: оперу следует прежде выучить и потом уже давать».

После поста опера не была возобновлена, осенью тоже; таким образом, этим единственным представлением карьера «Чародейки» на императорских театрах была кончена.

Кроме приведенного отзыва Кашкина, у меня еще есть хвалебная рецензия оперы в «Московских ведомостях»; в ней, как и в «Русских ведомостях», нет ни слова об отношении публики к новому для Москвы произведению Петра Ильича. – Но факт единственного представления говорит сам за себя, и нам нет нужды справляться ни с чьими воспоминаниями об этом несчастном вечере, чтобы констатировать враждебность зрителей к такому представлению.

К М. Чайковскому

Флоренция. 20 февраля 1890 г.

Милый Модя, не знаю, как ты найдешь, но я совершенно изменил конец 4-й картины, ибо так, как у тебя, оно не эффектно, и никакого конца нет. К тому же, полонезом как-то неловко кончать, а скорее начинать. Я нахожу, что гостям два раза уходить нехорошо. После потешных огней гости, в то время, как к Герману пристают Чекалинский и Сурин, мало-помалу возвращаются в зал. Перед интермедией я вставил слова Распорядителя, в pendant к первым: «Хозяин просит дорогих гостей прослушать пастораль под титлом «Искренность пастушки». Гости рассаживаются и начинается интермедия, другие ходят и разговаривают. Встреча Германа с Графиней и разговор с Лизой происходят на авансцене. После слов Германа «Теперь не я, сама судьба» и т. д. вбегает опять Распорядитель и с озабоченно-суетливым видом впопыхах говорит: «Ее величество сейчас сюда пожаловать изволят». Хор гостей (с большим и радостным оживлением): «Ее величество! Царица! Какой восторг! Сама прибудет. Хозяину какая честь. Какое счастье! Что за радость – на нашу матушку взглянуть! Посол французский с ней. Наверно. Нет, тот уехал. Прусский принц. Зато светлейший удостоит. Вот-вот сейчас». Расп. (к певчим): «Вы «Славься сим» сейчас же гряньте». (Распорядитель делает хору певчих знак, чтобы начинали. Между тем гости во время предыдущей сцены успели разделиться так, чтобы для Царицы был свободный проход.) Хор певчих и гостей: «Славься сим Екатерина, Славься нежная к нам мать! Виват! Виват!» (Появляются в средней двери пажи попарно. Все обратились в ту сторону. Дамы низко присели. Мужчины встали в позу низкого придворного поклона. В минуту, как вот-вот царица войдет – занавес.)

Разумеется, я вовсе не стою за слова, но за сцену. Скажи твое мнение. Я так уже сочинил, и менять очень бы не хотелось. Мне кажется, что это будет эффектный конец. Сообщаю тебе слова арии Князя (я думаю, что Князя будет петь Яковлев, а Томского – Чернов или даже Мельников, если не найдут, что он слишком стар для роли).

Стихи мои в арии Князя как будто порядочны, но местами я боюсь, что смысла нет. Например, имеет ли смысл «и плачу вашею слезою»? Кажется, что нет. Частица «но» употреблена два раза и так, что суть того, что хочет сказать князь, т. е. что он любит самоотверженно и готов на всякую жертву для нее – неясен. Изволь переделать так, чтобы был смысл, но чтобы сохранилось вполне то же количество и та же форма стиха, – ибо музыка уже написана.

Вчера вечером я кончил 4-ю картину и недоумевал, что буду делать сегодня, но как раз во время начала работы получил твое письмо с 5-ой картиной. Начал сейчас же работать. Ради Бога, не задерживай меня, ибо чем скорее будет готово сочинение, чем скорее я доставлю клавираусцуг – тем лучше.

Как ты думаешь? Ничего, что в апреле Лиза обращается к ночи и говорит ей «она мрачна, как ты»? Бывают ли в Петербурге мрачные ночи?

Дневник

21 февраля 1890 года.

<���…> Утром получил письмо от Алеши. Алеша пишет, что Феклуша уже просит Бога, чтобы поскорее прибрал ее. Бедная, бедная страдалица! Начал писать начало 5-й картины, а конец сделал мысленно вчера, а в действительности сегодня утром.

К М. Чайковскому

Флоренция. 21 февраля 1890 года.

<���…> Начал писать 5-ю картину не с начала, а с момента стука в окно и уже кончил. Ты пишешь в либретто: за сценой – похоронное пение, а текста не присыпаешь. Ведь слова-то нужны? и при этом они должны быть вольным переводом с панихидного текста. Напевов панихиды мне не нужно, но сигнал нужен; ты пишешь «посылаю их», а между тем не послал [77]. Слова для пения за сценой мне нужны сегодня. Придется что-нибудь самому сочинить.