Коллектив авторов Биографии и мемуары - Неизвестный Чайковский. Последние годы

К П. Юргенсону

Рим. 28 марта 1890 г.

<���…> Все, что я узнаю о Сафонове, меня не удивляет. Как бы то ни было, а нельзя не признать, что он в настоящую, критическую минуту может принести пользу делу. Не такой абсолютно детски незлобивый и чуждый честолюбия человек, как Танеев, может поднять престиж консерватории. Ей нужен Сафонов, за неимением Рубинштейна. Такие люди, как Н. Рубинштейн, т. е. люди с бешеной энергией и притом забывающие себя ради любимого дела, – страшная редкость.

3-е действие так же, как и второе, вероятно, ты уже получил. Желательно, чтобы первую корректуру сделал Саша Зилоти, если он не слишком занят. Вторую могу сделать я сам. Если Зилоти возьмется сделать корректуру, я предоставляю ему право менять, где он найдет неудобным для фортепиано, – но только ему одному или, конечно, Танееву, если бы случилось, что он бы просмотрел корректуру.

К М. Чайковскому

Рим. 3 апреля 1890.

<���…> Прошла неделя, что я здесь. Успел привыкнуть к новой обстановке, очень доволен и прислугой, и квартирой, и столом, и беспрерывно раскаиваюсь, что не приехал прямо сюда. Работаю так же, как во Флоренции, и точно так же мне никто не мешает. Одним словом, совершенно неизвестно, зачем я себе испортил пребывание в Италии тем, что избрал скучнейшую до гомерических размеров Флоренцию. Можно ли сравнить ее с Римом?! Я ежедневно, как водится, гуляю и каждый раз с большим удовольствием. В воскресенье отправился на Via Appia на извозчике и там так увлекся прогулкой, что на целых полтора часа принялся за занятия позже. Меня до сих пор поражает страшная перемена во всем в Риме с тех пор, что мы тут жили. И подобно тому, как нам старожилы в наше время говорили, что Рим утратил много прелести со времени пап, подобно тому и я не доволен переменами. Рим все более и более утрачивает характер уютности и простоты, которые составляли его главную прелесть. А все-таки интересного и чудесного бездна. Форум (то, что при нас начали) сильно расширили и раскопали, но новые развалины большого интереса не представляют. Всего же поразительнее перемена в piazza Colonna, вследствие расширения Via del Tritone. Я до сих пор все сбиваюсь и не понимаю. В музеях, исключая Капитолия, нигде не был, да, вероятно, и не буду. Расположение духа моего здесь гораздо лучше; но скажу тебе откровенно, что я только и живу предвкушением невероятного счастья вернуться домой… Еще две недели добровольного удаления из отечества! Не смею и помышлять еще серьезно об этом.

К Н. Ф. фон Мекк

Рим. 7 апреля 1890 года.

<���…> Мне приходится, милый друг, бежать из Рима. Я не мог сохранить здесь своего инкогнито. Несколько русских уже посетили меня с целью пригласить на обеды, вечера и т. п. Я безусловно отклонил всякие приглашения, но свобода моя уже отравлена, и удовольствие пребывать в симпатичном Риме кончилось. От здешних русских здешний первый музыкант, Сгамбати, узнал, что я в Риме, и по этому случаю поставил в программу своего квартетного утра мой 1-й квартет и явился с просьбой быть на этом утре. Невозможно было оказаться неблагодарным, и вот в рабочий час мне пришлось сидеть в душном зале, слушать посредственное исполнение своего квартета и быть предметом всеобщего внимания и любопытства публики, узнавшей от Сгамбати о моем присутствии и, по-видимому, очень заинтересовавшейся внешностью русского сочинителя музыки. Это было в высшей степени несносно. Очевидно, если я останусь, то подобные неприятности возобновятся. Я решил, как только кончу инструментовку 1-го действия оперы, – а это случится дня через три, – уехать через Венецию и Вену в Россию. Таким образом, теперь я доживаю последние дни в Риме. Я успел инструментовать здесь все первое действие и, вероятно, еще успею сделать часть второго.

Вы не можете себе представить, дорогой друг мой, как я стремлюсь в Россию и с каким ощущением блаженства думаю о моем деревенском уединении. Между тем в России теперь что-то неладное творится. Но ничто не мешает мне любить ее какою-то страстною любовью. Удивляюсь, как я мог прежде подолгу проживать за границей, находя в этом удалении от родины даже какое-то удовольствие.

К М. Чайковскому

Рим. 7 апреля 1890 года.

<���…> Квартет имел большой успех, в газетах страшно расхваливали. Впрочем, в газетах здесь все хвалят. Ах, скорей бы домой!

К М. Чайковскому

Фроловское. 5 мая 1890 года.

<���…> Вот уже четвертый день, что я здесь. Дом по убранству неузнаваем; зал (он же столовая) сделался необыкновенно красивой комнатой вследствие прибавления моей и зилотиевской мебели [79], но зато стал гораздо темнее. Да и другие комнаты украсились московскими вещами: вообще все стало богаче прежнего. Но зато вне дома – ужас. Весь, буквально весь лес вырублен, а остатки и теперь вырубаются. Осталась только роща за церковью: гулять негде… Господи, до чего исчезновение леса меняет совершенно характер местности, и до чего это печально! Все эти милые тенистые уголки, существовавшие еще в прошлом году, теперь – голая плешь! Сеем теперь цветы. Занимаюсь теперь вдвойне, ибо рабочие часы работаю, а в остальные делаю корректуру.

Писать буду понемножку, пока не кончу партитуру.

К М. Ипполитову-Иванову

Фроловское. 5 мая 1890 года.

Милый друг Миша, третьего дня я приехал домой, а вчера получил твое письмо, за которое очень тебе благодарен. Жалко, что ты мне не писал из Москвы о твоем там пребывании: я жаждал известий о дебюте «ломачки» и о твоем концерте – но ни ты, никто мне ничего не писали.

Только по возвращении я узнал, что все прошло отличнейшим образом. Весьма этому радуюсь. В Петербурге я слышал о том, что Альтани хочет уходить, и тебе предлагают его место. В Москве я пробыл несколько часов и никого не видал. Разумеется, если слухи об Альтани справедливы, я буду по мере сил стараться о твоем ангажементе. Начну с того, что сейчас напишу конфиденциально Пчельникову и спрошу его, насколько верны слухи эти. Если они верны, начну действовать в твою пользу. Положение капельмейстера при отличном театре очень почетное, и содержание хорошее. Мне жаль только будет, что будешь поставлен в невозможность писать, по крайней мере писать много, – а ты знаешь, что я верю в твое сочинительское дарование и желал бы, чтобы ты его совершенствовал посредством постоянного, обильного писания. Как бы то ни было, но раз что ты желаешь, я сделаю, со своей стороны, все возможное. Была речь о приглашении «ломачки» в оперную труппу Москвы? Нужно ли о ней повести речь с московским начальством? Впрочем, это начальство сделало мне такую пакость постановкой «Чародейки» в этом сезоне против моего желания, что, быть может, в этом обстоятельстве кроется чья-нибудь враждебность относительно меня. В таком случае я могу тебе своими хлопотами лишь повредить.