Коллектив авторов Биографии и мемуары - Неизвестный Чайковский. Последние годы

Глубоко преданный вам П. Чайковский.

К П. И. Юргенсону

24 мая 1890 года.

<���…> Посылаю тебе письмо Христофорова [81]. Ответь по поводу этого письма прямо Погожеву. Напиши ему, не задирая его, хладнокровно излагая причины, по которым для тебя невыгодно тираническое требование, чтобы ты нотный материал поставил для обоих театров, как бы для одного. Не сердись на начальническую придирку Погожева, ибо не стоит того. Я совершенно уверен в успехе «Пиковой дамы» и ни секунды не сомневаюсь, что для Москвы понадобится отдельный материал. Погожеву я написал, что нахожу твое требование совершенно разумным. У него есть слабость разыгрывать из себя роль Юпитера Громовержца, – но это несерьезно. Задирать его не следует тем более, что сила не на его стороне. Ведь было бы слишком наивно, если бы он пугнул тебя, что в случае твоего отказа оперы не дадут. Прошли времена, когда постановку оперы моей нам можно было считать за милость. Но именно в виду своего права и своей силы – не нужно горячиться. Я предвижу уже, что ты захочешь выяснить свои резоны, но дипломатичность, быть может, требовала бы, чтобы ты уступил без спора, и нет сомнения, что Москве ноты понадобятся отдельно, и уж, конечно, не помимо тебя московская дирекция будет переписывать голоса и приобретать клавираусцуги.

Мне этот инцидент очень неприятен.

К Н. Ф. фон Мекк

Фроловское. 2 июня 1890 года.

<���…> Вы спрашиваете, милый друг, кто назначен на профессорскую виолончельную ваканцию в Московскую консерваторию. Приглашен некий г. фон Глен, которого я вовсе не знаю. Он много лет жил в Харькове. В одном я уверен безусловно: это, что он бесконечно менее Брандукова имеет прав на занятие места Фитценгагена. Сафонов проявил в деле этом какое-то непостижимое упрямство. В глубине души я думаю, что он согласен со мной, но упорствовал с дипломатическою целью – выжить меня из дирекции, чтобы быть полным хозяином всего дела. Сафонов – человек с огромной амбицией и по натуре деспот. Может быть, это и хорошо для дела.

К П. И. Юргенсону

Фроловское. 4 июня 1890 года.

<���…> Перед отъездом моим за границу Всеволожский и Погожев, по случаю перестройки нотной конторы и библиотеки, просили меня рукопись «Пиковой дамы» отдать на сохранение в только что приведенную в образцовый порядок библиотеку. Мог ли я отказать? Всем своим благополучием я обязан петербургскому театру. Не только театр дает мне ежегодно 5 или 6 тысяч, не только я обязан театру пенсией в 3000 руб., – но и моей композиторской репутацией я особенно обязан петербургскому театру. Рукописи своей я не придаю никакой малейшей цены, и мне так легко, отдав манускрипт, выразить хоть некоторым образом мою благодарность за все, чем я театру и лично Всеволожскому обязан. Поэтому я никаким образом не могу взять назад слова отдать им манускрипт «Пиковой дамы». Если это тебе неприятно, то мне очень, очень жаль, – но я прошу тебя не пытаться уговаривать меня не исполнить данного слова. Если по закону (я этого совсем не знаю) я не имею права помимо издателя распоряжаться своей рукописью, – то я прошу тебя по-дружески на сей единственный раз право это мне уступить. Я бы предложил тебе сбавить как угодно гонорар, но предчувствую, что ты на это не согласишься. Но если бы ты, опираясь на право, не позволил бы мне отдать театру рукопись, – то мне придется месяца три собственными руками переписывать партитуру. Как это ни тяжело, но я все-таки сделаю. О Публичной библиотеке я нимало не забочусь. В течение нескольких десятков лет Стасов вкладывал туда, как драгоценность, всякую дрянь, высиженную X., Y., Z. и tutti quanti… Мне вовсе не лестно быть в этой компании. Стасову (все-таки, он добрый старик) давно бы следовало отдать какую-нибудь одну партитуру, и довольно с него. Пожалуйста, не сердись на меня за рукопись

К М. М. Ипполитову-Иванову

Фроловское. 4 июня 1890 года.

Милый Миша, письмо твое меня ужасно обрадовало. Меня уверяли, что в Тифлисе оперы в предстоящем сезоне не будет, и я чуть не плакал по этому поводу. Теперь вижу, что не только опера будет, но что я буду присутствовать на представлении «Азры». Это меня невероятно обрадовало, ибо обстоятельство это удваивает интерес и удовольствие моего пребывания в Тифлисе. Только, ради Бога, в октябре. От Пчельникова ответ, наконец, получил. Слух об отставке Альтани ложный и пущен, как он пишет, врагами Альтани. Кто эти враги – не знаю. Тебе, может быть, будет печально узнать это, а я теперь, когда обстоятельства разъяснились, за тебя рад. В том письме я боялся разочаровать тебя, ибо доверял слуху и думал, что если дело решенное, то зачем предсказывать тебе неприятность? Теперь же скажу прямо, что, несмотря на все хорошие стороны капельмейстерства в столице, я с грустью думал, – при каких ужасных обстоятельствах тебе придется действовать. Сколько бы тебе пришлось выносить огорчений и страдать – ты и представить себе не можешь. Гораздо более подходящее положение для тебя в Москве было бы профессорство в консерватории, о чем мечтал Танеев. Но Сафонов, по-видимому, не делает никаких предложений. Напиши мне – да или нет. Но обо всем этом мы будем помногу беседовать в Тифлисе. Трудно выразить, до чего я душой стремлюсь в Тифлис. Даже мне самому странно, на чем основана моя совершенно исключительная симпатия к этому городу.

Относительно «Сна на Волге» [82]я не совсем с тобой согласен. Многое мне очень нравится, и особенно начало нравится теперь, когда я ближе познакомился с оперой, проигравши ее два раза.

К В. Давыдову

Фроловское. 5 июня 1890 г.

<���…> День твоего отъезда был для меня печальный. Во-первых, случилось то, что по предположению чеховской княгини [83]совершилось в монастыре, т. е. луч света, «птичка», перестали вносить свет и радостное настроение. Как это бывает в романах, и погода омрачилась, перепадали дожди, было душно. Но главное, что перед завтраком я получил несколько неприятных писем: 1) От Юргенсона, который оспаривает мое право пожертвовать в библиотеку дирекции театров рукопись оперы. 2) От г-жи X., очень назойливой и несимпатичной госпожи, с просьбой крестить ее сына, с угрозой, что если я просьбы не исполню, то она с горя заболеет. 3) От Бенкендорфа [84], который по поручению великого князя Владимира Александровича просит меня немедленно аранжировать танец «голубой птицы» из моего балета для двух корнет-а-пистонов с аккомпанементом военного оркестра!!!! На все эти письма пришлось писать неприятные ответы, и все это меня очень расстроило. Одно только утешение было – я открыл неожиданно в глухом углу сада два куста с несколькими десятками роз, настоящих роз, очень благоуханных и хотя не первоклассных по красоте, но все же восхитительных. Теперь у меня все вазы, какие только нашлись, имеют роскошные букеты из роз, и в комнатах носится их чудное благоухание. Сегодня целый день льет дождь и погода прескверная. В самом деле замечательно, что ты увез с собой хорошую погоду и мое хорошее расположение духа. Каково было бы, если бы при тебе шел все время дождь?? Будь ты мальчик интересный, умный, – можно было бы еще как-нибудь убить время, но, взяв во внимание твою отчаянную тупость и глупость, я прихожу в ужас о том, что бы мы испытывали в течение трех дней.