Коллектив авторов Биографии и мемуары - Неизвестный Чайковский. Последние годы

К П. И. Юргенсону

Флоренция. 19 марта 1890 г.

<���…> Мне целые две недели очень нездоровилось, я очень ослаб, и потому прости, что пишу лишь записочку в ответ на твое письмо от 12-го. Завтра пошлю официальное письмо в дирекцию Рус. муз. общества. Само собой разумеется, что предыдущее было совершенно частное. Пусть, как хотят, меня считают выбывающим или имеющим выбыть, но пусть знают, что приглашение кого-нибудь, кроме Брандукова, не может состояться, пока я считаюсь директором. Оно может совершиться, когда я уйду, и если мое это заявление не будет принято к сведению, то буду считать себя оскорбленным.

Завтра я высылаю тебе второе действие оперы.

К М. Чайковскому

Флоренция. 19 марта 1890 г.

<���…> Ровно два месяца тому назад я начал сочинять оперу. Сегодня почти окончил клавираусцуг 2-го действия. Остается еще одно. Это для меня самая ужасная и расстраивающая нервы работа. Писал я оперу с самозабвением и наслаждением: инструментовать, наверно, буду с удовольствием. Но делать переложение!! Это для меня что-то ужасное. Ведь все время приходится уродовать то, что написано для оркестра. Я думаю, что моя болезнь есть следствие нервного расстройства от этого поганого труда. Целые две недели я был нездоров, ничего не ел, ощущал невероятную слабость, по словам Назара, очень изменился в лице и был в ужасном состоянии духа. Оттого ли, что погода стала совсем превосходная или что самое трудное и скучное уж сделано, только со вчерашнего дня я здоров. Твоя телеграмма пришла как раз, когда я выздоровел. Еще с неделю поскучаю над третьим действием, а потом мне хочется уехать куда-нибудь недели на три, чтобы попытаться инструментовать если не все первое действие, то хоть первую картину. Ужасно не хочется возвращаться в Россию, не привезя с собой хоть немного партитуры. Только когда будет существовать часть ее, я буду уверен, что и вся опера существует. Модя, или я ужасно ошибаюсь, или «Пиковая дама» в самом деле шедевр. Я испытываю в некоторых местах, напр., в четвертой картине, которую аранжировал сегодня, такой страх, и ужас, и потрясение, что не может быть, чтобы слушатели не ощутили хоть часть того же. Знай, что мое 50-летие я буду праздновать непременно в Петербурге. Писать я, кроме Юргенсона, тебя и Анатолия, никому не буду. Не позже 20-го, через месяц, буду в Питере.

Спасибо за хлопоты за либретто. Бедный! Скучно было переписывать, но что это в сравнении с клавираусцугом!

Милый Модя, позабыл тебе написать, что второй куплет бриндизи превосходен. Я было свой сочинил, но он в сравнении с твоим никуда не годится.

К М. Чайковскому

Флоренция. 26 марта 1890 года.

Наконец-то, Модя, мой милый, я покидаю Флоренцию. Вчера кончил и отправил третье действие (клавираусцуг) в Москву. Колебался, куда ехать, ибо мне, в сущности, кроме России, никуда не хочется. Наконец, решил все-таки попытаться в Рим. Делаю это, впрочем, главным образом для Назара: мне очень хочется, чтобы он побывал в Риме. В Россию же прямо не поеду, потому что, как я уже писал тебе, хочется привезти туда кусочек партитуры, а во-вторых, потому что в апреле идут спектакли в Москве и, кажется, будут давать провалившуюся на Масленице «Чародейку», и я боюсь, что меня притянут. Впрочем, посмотрю: если и Рим произведет на меня то же впечатление, что и Флоренция, то не выдержу и приеду в Россию. Фроловское представляется мне раем.

Сегодня в первый раз после 9 недель работы ничего не делал. Провел все утро в Уффици и страшно наслаждался, но совсем не тем, чем остальное человечество. Как бы я ни взвинчивал себя, но должен сознаться, что живопись, особенно старая живопись, в сущности, недоступна моему пониманию и оставляет меня холодным. Я допускаю, что это может нравиться другим настоящим образом, т. е. доставляет живое удовольствие, – сам же придаю ужасно мало цены всем этим шедеврам. Но зато я нашел там соответствующий моим вкусам источник наслаждения в проходе к дворцу Питти. Однажды, быв еще больным, я доплелся туда и заинтересовался, но по нездоровью не мог долго оставаться. Зато сегодня целых два часа провел над рассматриванием портретов разных пап, принцев, королей и разных исторических лиц. Никто, кажется, никогда на них не смотрит. А между тем страшно интересно. Иные стоят или сидят, как живые, среди соответствующей обстановки. Отыскал там превосходный портрет: Иван, принчипе Чемоданов, амбашиаторе Московита. Как живой! Есть также превосходно сохранившийся портрет Екатерины Первой и множество других.

В «Трибуне» произошла перемена: отлично помню, что Эндимион (любимейшая моя картина из всех старых) Гверчино был внизу, рядом со Св. Семейством Микеланджело. Теперь он наверху рядом с уродами Кранаха. Зачем это? не понимаю. Лучше бы эту весьма несимпатичную картину Микеланджело поместили наверх. Остальное все, как было.

К М. Чайковскому

Рим. 27 марта 1890 года.

<���…> Выехали вчера в 11 часов вечера. Ночью было холодно, и я спал скверно. Я выбрал отель по рекомендации хозяина в отеле «Вашингтон» еще и потому, что мне маленькие отели всегда симпатичны. Сначала нас с Назаром поместили в большой, с претензией на роскошь, номер, очень неудобный, но теперь освободилась прелестная квартирка в верхнем этаже, и мы перешли сюда. Я очень доволен помещением… По радостному чувству, которое охватило меня сегодня, когда я вышел на улицу и понюхал знакомый римский воздух, увидел когда-то столь знакомые места, я понял, что сделал величайшую глупость, что не поселился сразу в Риме. Впрочем, не буду бранить ни в чем не повинную, бедную Флоренцию, которую, сам не знаю почему, возненавидел, и которой, между тем, должен быть благодарен за то, что без помехи написал «Пиковую даму».

Рим ужасно изменился. Многое совершенно неузнаваемо: например, вторая половина Via del Tritone. Она сделалась широкой, роскошной и уж не ведет, как прежде, неизбежно в Треви, а прямо ударяется в Корсо. Но, несмотря на все эти перемены, я испытываю необыкновенное удовольствие, находясь снова в этом милом городе. К этому чувству примешивается сознание канувших в вечность годов, канувшего в вечность Н. Д. Кондратьева и туда же скрывшегося М. Кондратьева; вспоминаю ежеминутно – оно и грустно до слез и вместе почему-то приятно. Разумеется, был на Via Nicolo di Tolentino. Тщетно искал глазами старичка, который, помнишь, всегда торчал у окна. Здание Костанци потускнело и сделалось мрачно, может быть, оттого, что все окна и ворота наглухо заперты. На почте сад стал невероятно роскошен. Назар от Рима в восторге. Тебя и Колю так и вижу на каждом углу. Но о вас приятно здесь думать: вы, наверно, еще здесь будете… А бедный Кондратьев – уж никогда! Был в соборе Петра, в Пантеоне. Форума еще не видел. Завтра принимаюсь за работу. Остаюсь здесь ровно три недели. Дал бы Бог кончить первое действие. Милый, милый Рим!.. В Риме тебя и Колю как-то особенно люблю.