Коллектив авторов Биографии и мемуары - Неизвестный Чайковский. Последние годы

В итоге, все отзывы оставляют впечатление огромного и необычайно единодушного успеха в Америке, возрастающего с каждым концертом.

Дневник

9 мая. Пароход «Князь Бисмарк».

Несмотря на отчаянную боль в спине, оделся через силу, выпил внизу чаю и походил по пароходу, дабы освоиться с расположением частей его. Пассажиров – огромная масса, но общество их имеет другой характер, чем у тех, что ехали на «Бретани». Самая же разительная разница в том, что нет эмигрантов. В 8 часов позвали к завтраку. Место мне указали уже раньше. Соседом имею средних лет господина, немедленно начавшего разговор. Все утро спал. К виду океана равнодушен. О предстоящем пути думаю без ужаса, но с тоской: хотелось бы поскорее. Пароход летит с особенной быстротой; это новый, роскошный «Князь Бисмарк», совершающий свое первое плавание. Из Гамбурга в Нью-Йорк он пришел на прошлой неделе, пробыв в плавании всего 6 дней 14 часов. Дай Бог, чтобы и мы так же скоро проехали огромную дистанцию. На ходу он не так покоен, как «Бретань». Погода пока чудная. За завтраком ближе познакомился с моим визави. Это господин неопределенной национальности (может быть, еврей, а я, как нарочно, рассказал ему историю про назойливого еврейчика), превосходно говорящий на всех языках. Живет он в Дрездене и торгует табаком en gros. Он успел уже узнать, кто я, или, если говорит правду, в самом деле видел меня дирижирующим в Нью-Йорке, – но, во всяком случае, он рассыпался в любезностях и в восторге перед моей знаменитостью и талантливостью. Привыкши в Нью-Йорке постоянно говорить, несмотря на охоту молчать, я без труда стал переносить его сообщество, тяготившее меня утром. После завтрака я хотел читать, но вместо того заснул и проспал добрых часа три. Вообще я удивительно много спал в этот день, а вечером, вскоре после обеда, опять на меня напала сонливость такая, что я лег в постель в 10 часу и спал до 7 часов утра. Ничего особенного в течение дня не произошло. Приходил ко мне и совершил знакомство г. Аронсон с молоденькой женой – содержатель театра Казино, излюбленного Бюловом, о чем свидетельствует альбом автографов, присланный мне на днях для написания моего имени и нотной строчки. Прислужник моей каюты, Шредер, предобрый молодой немчик; за столом прислуживают двое тоже ласковых немца, это для меня очень важно. Вообще пароходом, каютой, едой я доволен. Так как эмигрантов нет, то ходить можно по нижней палубе, что очень приятно, ибо там я не встречаю своих спутников 1-го класса и могу молчать…

10 мая.

День ничем особенным не выдающийся. Погода была несколько туманна, как всегда близ берегов Ньюфаундленда, но тихая. К пароходу и публике я уже привык, и отношения мои установились. Я держу себя в стороне и благодаря чудной каюте, где даже и ходить можно без затруднения, чувствую себя гораздо свободнее, чем на «Бретани». С соседом по столу разговариваю без натяжки. С другими соседями, американской семьей, – на, так сказать, шапочном знакомстве. С певицей Антонией Мильке раз в день беседую об опере, певцах, Петербурге, где она пела два года тому назад в Ливадии. С Аронсоном и женой его только кланяюсь. Из остальных трехсот пассажиров не знаюсь пока ни с кем. Хожу в курительную и смотрю, как играют в карты. В салон захожу, когда никого не бывает, по утрам. Там стоит изящный рояль Штейнве. При нем недурная музыкальная библиотека. Есть и мои творения. Распределение дня следующее. Утром, одевшись, звоню, и Шредер приносит мне чашку чаю. В 8 часов первый завтрак. Хожу потом по нижней палубе, занимаюсь, читаю. Под занятием разумею эскизы к будущей симфонии. В 12 часов раздается «там-там» – это призыв ко 2-му завтраку. Подают два горячих и массу холодных кушаний. Затем опять хожу, читаю, беседую с Мильке. В 6 часов обед. Он тянется до 7 с половиной. Пью кофе в курительной, брожу по пароходу, особенно по нижней палубе, где только третьеклассники, коих немного. Спать ложусь рано. Два раза в день играет оркестр. Он состоит из человек 16-ти и играет совсем порядочно, хотя репертуар плохой. Первый раз они играют в 2 часа, второй – во время обеда. Морем восхищался мало. Оно великолепно, но я слишком переполнен стремлением домой. Здоровье превосходно. Аппетит, какого не было давно. Все три раза поглощаю массу пищи. Эту ночь спал я почему-то скверно, просыпался. Читаю я теперь книгу Татищева «Alexandre et Napoleon».

11 мая.

Мне так часто говорили в Нью-Йорке, что в это время года море превосходно, что я в это уверовал. О, какое разочарование! С утра погода портилась: пошел дождь, задул ветер, а вечером буря. Ужасная ночь. Не спал. Сидел на диване. К утру задремал.

12 мая.

Отвратительный день. Погода ужасная. Морская болезнь. За весь день съел один апельсин.

13 мая.

Вчера вечером, совершенно изможденный от усталости и нездоровья, я заснул одетый на своем диванчике и так проспал всю ночь. Сегодня качка меньше, но погода все-таки отвратительная. Нервы невыразимо напряжены и раздражены шумом и треском, не прекращающимся ни на минуту. Неужели я еще раз решусь на подобную муку?

В течение дня качка все уменьшалась, и мало-помалу погода сделалась очень хорошей. На меня нашло отвращение к обществу пассажиров; самый вид их злит и ужасает меня. Почти безвыходно сижу в своей каюте. Впрочем, за едой, кроме обычного собеседника-табачника, я уже теперь разговариваю по-английски с американской компанией, сидящей за нашим столом. Они весьма милые люди, особенно высокая, полная дама. Едут они на север Норвегии смотреть на полуночное солнце. Оттуда собираются в Петербург.

14 мая.

Ночь была превосходная, тихая, лунная. Начитавшись у себя в каюте, я долго гулял по палубе. Это было удивительно приятно. Все без исключения спали, и я был единственным из 300 пассажиров 1-го класса, вышедшим полюбоваться ночью! Красота неописанная, и словами этого не передашь. Странно теперь вспоминать ужасную ночь на воскресенье, когда в моей каюте все предметы, даже сундук, катались из одного угла в другой, когда какие-то ужасные толчки, приводившие в содрогание и казавшиеся последним усилием парохода бороться с бурей, наполняли душу мучительным страхом, когда в довершение ужаса электрическая лампа с колпаком свалилась и разбилась вдребезги… Я давал себе в ту ночь слово никогда больше не плавать по морю. Но мой Шредер говорит, что при каждой скверной погоде он дает себе слово бросить пароходную службу и при каждом возвращении в гавань стремится в море и скучает без него. То же, может быть, будет и со мною. Погода сегодня окончательно установилась превосходная. Пассажиры поговаривают о концерте сегодня, в салоне, и пристают, чтобы я играл. Вот, что отравляет морское путешествие – это обязательное знакомство с обществом пассажиров.