Коллектив авторов Биографии и мемуары - Неизвестный Чайковский. Последние годы

Первое представление «Пиковой дамы» в Москве состоялось 4 ноября. Дирижировал И. К. Альтани. Главными исполнителями были:

Герман – г. Медведев.

Томский – г. Корсов.

Кн. Елецкий – г. Хохлов.

Лиза – г-жа Сионицкая.

Графиня – г-жа Крутикова.

Полина – г-жа Гнучева.

Прилепа – г-жа Эйхенвальд.

Миловзор – г-жа Павленкова.

Златогор – г. Стрижевский.

Гувернантка – г-жа Павлова.

Все, как исполнение, так и постановка, – было хорошей копией петербургского, но только копией: чего-нибудь «своего», оригинального ни труппа, ни оркестр, ни декораторы не дали ничего.

Успех оперы был большой, искреннее и теплее петербургского.

Сам Петр Ильич писал А. Чайковскому об этом представлении: «Пиковая дама» прошла прекрасно; ансамбль выше всяких похвал; Альтани был неузнаваем. Постановка роскошна и немногим беднее Петербурга. Больше всех мне понравилась Сионицкая. Медведев был очень хорош, но воспоминание о Фигнере будет портить всякое исполнение партии Германа».

Прессе, однако, «Пиковая дама» не очень понравилась. Рецензент «Московских ведомостей» нашел, что в прежних произведениях Петра Ильича преобладал «общий тон, на них был отпечаток, ими высказывалась личность музыкальная» и другие прекрасные свойства, но в «Пиковой даме», «к сожалению, все это нашло себе мало места». «У Чайковского замечательная способность к подражанию, – говорил далее критик, – к подражанию, переходящему иногда в прямое заимствование старинным образцам, что так ярко обнаружилось как в его сюите «Моцартиана», так и теперь в «Пиковой даме».

«Московский Листок» констатировал, что «Пиковая дама» оставляет желать кое-чего, что «она больше ласкает, чем увлекает».

«Русский листок» признал, что «музыка «Пиковой дамы» неодинакового достоинства, но вообще отличается выразительностью и дышит страстью».

Одни «Русские ведомости» отнеслись к опере дельно и серьезно, что и понятно, если знать, что музыкальным рецензентом их был Н. Д. Кашкин.

6 ноября состоялся в Москве концерт А. И. Зилоти. Капельмейстером его был Петр Ильич. Кроме аккомпанемента фортепианным и виолончельным номерам, исполненным А. Зилоти и А. Брандуковым, он дирижировал танцами из оперы «Воевода», «Славянским маршем» и симфонической балладой «Воевода», в первый раз.

Концерт имел успех блестящий. И солистов, и дирижера вызывали бесконечное число раз; последнему была устроена овация с цветами, которыми его осыпали. На другой день появились почти во всех московских газетах хвалебные отзывы всей программе концерта, а также и новому произведению – «Воеводе».

На вид все обошлось блестяще, а между тем и во время репетиций, и, главным образом, в день концерта в артистической комнате Петр Ильич переживал один из мучительнейших эпизодов своей сочинительской карьеры.

Н. Д. Кашкин в своих воспоминаниях о П. Чайковском рассказывает, что «уже на репетициях композитор относился к своему новому детищу («Воеводе») с недоверием, что заметно было по вялой безразличности оттенков и полному отсутствию стремления сделать исполнение хорошим».

До концерта Петр Ильич спрашивал после репетиций мнение о своей вещи у разных лиц, отзываясь сам о ней с пренебрежением. Обратился он с тем же вопросом и к С. И. Танееву. Последний в письме ко мне, в ноябре 1901 г., насколько помнит, так выражает свое тогдашнее мнение о «Воеводе»: «Я находил, что главная часть в этой пьесе есть средняя, любовный эпизод: начало же служит только как бы подготовлением к нему. Между тем эта средняя часть несравненно ниже по своим музыкальным достоинствам подобных же эпизодов в прежних сочинениях Петра Ильича: «Буре», «Ромео» и «Франческе». Мне казалось, что прием, который употребил Чайковский при ее сочинении, неправилен, что под эту мелодию можно спеть слова пушкинской баллады, так что она, по-видимому, сочинялась не как оркестровое произведение, а как романс. Исполняемый без слов оркестровыми инструментами, романс этот производит впечатление несколько неопределенное и много теряет в таком изложении».

В день концерта, по словам Н. Кашкина и как я сам помню, «Воевода», несмотря на восторженное настроение публики к композитору, видимо мало произвел впечатления, что в значительной мере объяснимо «небрежным» исполнением недовольного автора.

И вот, в антракте, по словам А. И. Зилоти, произошло следующее: «Петр Ильич вошел в артистическую комнату и, прежде чем я мог опомниться, изорвал партитуру, говоря, что «такую дрянь нельзя писать». Он сейчас же вызвал оркестрового слугу и велел дать сию же минуту все оркестровые голоса. Видя возбуждение его и зная, что голосам угрожает участь партитуры, я решился на отчаянное поведение и сказал: «Позволь, Петр Ильич, здесь в концерте я хозяин, а не ты, и потому только я один могу здесь распоряжаться» и приказал слуге сейчас же взять все оркестровые голоса и свезти мне на квартиру. Все это было сказано так строго, с такой дозой нахальства, что Петр Ильич, как говорится, остолбенел. Он только тихо проговорил: «Как ты смеешь со мной так говорить?» – Я ему ответил: «Об этом мы с тобой в другой раз поговорим». В эту минуту вошли в комнату посетители, и наше столкновение на этом кончилось».

«Изорвать» партитуру в антракте, в артистической комнате, так, чтобы и клочков ее не осталось, нельзя было. Тетрадь для этого была слишком громоздка, и я хочу поправить здесь выражение Александра Ильича, заменив слово «изорвал» словом «надорвал», потому что сам Петр Ильич в письме к В. Направнику писал: «Воевода» оказалась такой пакостью, что я на другой день после концерта разодрал ее на клочки».

К тому же я, из моей памяти, могу прибавить к этому эпизоду следующее:

В моем воспоминании день 7 ноября рисуется так. Я видел Петра Ильича только утром на короткое время; он казался мне совсем больным и просил устроить, чтобы никого не впускали в его номер (дело происходило в московской гостинице). В течение дня я заходил справляться о его здоровье и заставал его спящим. Вечером в этот день мы оба были с ним приглашены к известному представителю фирмы «Ж. Блок», Юлию Ивановичу Блоку, который обещал дать нам послушать новые номера фонографа, бывшего тогда внове и крайне забавлявшего Петра Ильича. – Перед обедом я снова зашел к нему и застал его за чаем, но по-прежнему красного, с расстроенным лицом. На мой вопрос, поедем ли мы к Блоку, он отвечал уклончиво, потом вдруг спросил: «Тебе, наверно, тоже не нравится «Воевода»?» Я и хотел бы солгать, лишь бы он успокоился, но, понимая, что его в эту минуту не обманешь, я сказал, что мне не нравится. На это он мне голосом, который у него бывал в минуты сильнейшего нервного расстройства, ответил, что «Воеводы» больше нет, потому что он «ее уничтожил». Потом он просил меня уйти, оставить его еще одного, а вечером заглянуть к нему в номер. Когда часов в 9 я пришел, то уже застал его совершенно другим, чем днем. Мне без труда удалось уговорить его не отказываться от вечера у Блока. Мы отправились к последнему и вместе с С. И. Танеевым и старым товарищем и другом Петра Ильича Ф. И. Масловым провели очень приятный вечер, причем сначала несколько хмурый Петр Ильич постепенно становился веселее. За ужином он уже спокойно завел речь о неуспехе «Воеводы» и забавлялся конфузом супруги хозяина дома, О. А. Блок, когда добивался от нее откровенного признания, что ей не нравится баллада. Домой он вернулся совершенно спокойный и здоровый.