Марат Гизатулин - Булат Окуджава. Вся жизнь — в одной строке

Они молчат. Бунт?

— Пусть кол, да мой собственный, — говорит Шура Евсиков. — Мне чужие четвёрки не нужны.

Шура Евсиков — это, наверное, Варя Евсикова, а прототип Саши Абношкина в жизни носил очень похожую фамилию и действительно был сыном председателя колхоза имени Октябрьской революции Петра Ильича Авдошкина.

Голова его вздёрнута неимоверно. Он старается смотреть на меня сверху вниз. Он из тех, кто участвует в соревнованиях только тогда, когда абсолютно уверен в своей победе. Если он не уверен, он откажется от соревнований. Он будет тайком тренироваться до тех пор, пока не почувствует, что готов выйти и победить. Он начинает огрызаться, презирать, ненавидеть…

— Всякий нормальный человек должен любить читать, — говорю я.

Это высказывание учителя, видимо, не прошло даром для Саши — он полюбил чтение. Сейчас его уже нет в живых, но Кузины вспоминают:

— Саша был очень неорганизованным, но до самой смерти очень много читал книг.

Всё-таки ученики проголосовали за то, чтобы колы были поставлены в журнал, что учитель с удовольствием и проделал. Теперь уже речи не могло быть о мирном сосуществовании: Солохин, человек малообразованный, но (а может быть, не «но», а именно поэтому) очень амбициозный и самолюбивый, такого вызова простить не мог. Военные действия приняли явный, затяжной и беспощадный характер. Директор посылал комиссии на уроки Булата Шалвовича, и те находили ужасающие нарушения в методике преподавания молодого педагога.

Они — комиссия. Комиссии существуют для того, чтобы вскрыть недостатки в работе. Эти двое тоже призваны вскрыть недостатки. Мои. Если бы существовали комиссии по вскрытию достоинств!

Выявились страшные вещи. Оказывается, учитель с университетским дипломом совершенно вольно обращается со школьной программой, а зачастую и вовсе отходит от неё, рассказывая детям о писателях и произведениях, не входящих в школьную программу!

Вот так. Это вдохновенно надо читать.

— Я читаю…

— A y нас в программе этого нету, — говорит кто-то.

Программа? Откуда им известно это слово?! Это в программе, а это не в программе… Не выходите за рамки программы… Я ведь говорил, что учитель из меня не получится. Я не могу читать без конца «Я памятник себе воздвиг…» Я не воздвигал. Он тоже не воздвигал. Он шутил. Не делайте серьёзных физиономий! А вам, чудаки, зачем эта программа? Учитесь говорить о любви вот так, в перерывах между школой и работой в хлеву. Торопитесь — нам не много отпущено.

— Давайте дополним программу, а? — смеюсь я.

А они молчат.

— Тот, кто составлял эту программу, никогда никого в жизни не любил…

Многие коллеги в этом конфликте заняли сторону директора, отчасти, конечно, оттого, что тот владел, как сейчас говорят, «административным ресурсом». Новенькому что, он временный, а нам здесь жить да жить… С другой стороны, многих раздражало, что Булат не такой, как все: ведёт уроки не по программе, имеет на всё свою точку зрения, которую не только не скрывает, но отстаивает с упорством, доходящим до ожесточения. В общем, воображает…

— Не тем вы занимаетесь, — мягко говорит мне в учительской Шулейкин. — Возбудили детей.

— Детей? — смеюсь я.

Теперь наши позиции стали хоть определённее. Теперь легче. Вот — я, а вот — он. Главное теперь — это не нарваться, не раскричаться, не устроить истерику.

— Детей? — смеюсь я.

— Вы ещё очень неопытны, — мягко говорит он. — Можете споткнуться…

Я улавливаю лёгкую угрозу. Она едва ощутима, как в жару — будущий дождь.

— Они не так безграмотны, как вам кажется, — говорит Шулейкин.

— Вы мне угрожаете?

— Вот видите, как вы поняли товарищеский совет, — качает он головой, — вот видите?..

Не раскричаться, не устроить истерику — это не всегда, видимо, получалось. Рассказывают, в учительской он такие «разборки» затевал, что в порыве ярости мог и классный журнал швырнуть на пол.

Вера Яковлевна Кузина:

— Галя, бывало, стоит с нами в сторонке, а он где-то кричит. Приходит в учительскую, кричит, начинает кого-то там ругать. Как сейчас помню. Бешеный характер. Начинает что-то доказывать — журнал бросает… Такой вспыльчивый. А Гали, её и не видно, и не слышно было.

— Он вообще был темпераментный, его легко было завести, но при этом никогда за спиной не говорил про людей ничего плохого, всё говорил в лицо, — добавляет Гудков.

— Класс доведён до катастрофы, — говорит Шулейкин.

— Да, — говорит Виташа. — Теперь до конца года и не выправить.

— Кошмар какой-то, — говорит Мария Филипповна.

— Надо в облоно сообщать, — говорит Виташа, — доигрались.

И он тоже!..

Я встаю:

— Теперь мне остаётся сдать дела, наверное?

Как я могу объяснить им всё? Всё, что произошло? Всё, что произошло со мной и с ребятами? Что-то рухнуло, упало. Пыль и обломки. А поднять-то и некому.

— Это уже трусость, — говорит Шулейкин. — Надо не бежать, а бороться. Исправлять положение.

— Лучше мне уехать. Это не моя стихия — учительство. Я желаю вам всего лучшего. Я не сержусь на вас нисколько. Просто мне показалось, что что-то мы делаем не так… Ничего я исправить не смогу, — говорю я.

— Нет таких крепостей, — говорит Виташа и смеётся, поглядывая на Шулейкина.

— Не буду я ничего исправлять, потому что я ничего не портил.

Не может всё-таки быть так, чтобы я был прав, а все не правы.

— Не можете — научим, не хотите — заставим, — смеётся Шулейкин.

— Это вы серьёзно?

— Что вы, что вы, — говорит он, уже не улыбаясь, — это же армейская поговорка.

В этом конфликте, наверное, и сгорела, не успев начаться, дружба Булата со Светловым. Светлов ссориться с директором не хотел, повёл себя лицемерно — наедине Булата поддерживал, а в учительской осуждал. Когда я спросил Цыганкову про дружбу Булата с Виталием, та замахала руками:

— Какая дружба! Светлова он вообще сторонился!

После войны хороших и образованных учителей в школе было много. Это были дети «врагов народа», как правило. Все они ещё до приезда Булата уехали из Шамордина. Они, конечно, видели, что собой представляет директор, но не роптали, — темперамент был не такой, да и в их положении лучше было помалкивать… Ну, положение Булата, заметим, было не лучшим, чем у тех учителей, однако он не побоялся вступить в противоборство с самовлюблённым директором, который навязывал свои мнения и взгляды окружающим, не терпя никаких возражений и требуя, чтобы его ценили и уважали.

Николай Михайлович Гудков:

— Отношения с Солохиным у них сразу сложились очень тяжёлые. На собраниях постоянно между ними разгорались схватки.