Вадим Верник - Книга победителей [litres]

– Я понял, Денис: ты до сих пор остаешься инфантильным.

– Сергей Прокофьев до смерти в куклы играл, в этом ничего страшного нет. Я детство свое очень люблю. В старой квартире в Иркутске, которую я со страшным скандалом не дал продать, я не делал ничего, никакого ремонта, специально, чтобы сохранить запах своего детства. Когда чувствую этот запах, у меня внутри начинает щемить, и я от этого получаю громадное удовольствие. Недавно я приехал на нашу дачу под Иркутском, где не был лет пятнадцать, наверное. Она стоит полуразвалившаяся, там всё заросло, но мне там стало так хорошо! Потому что там ничего не изменилось – те же деревья, те же мои сосны, то же футбольное поле. Пришли все соседки, бабушки, которые еще живы, слава богу, и мои ребята, которые уже стали взрослыми и сами имеют детей. Это люди потрясающие! Сибиряки – это все-таки национальность, я считаю. Они сразу бросились блины печь, а я всего-то заехал на двадцать минут, просто детства вдохнуть. Я, может быть, наивный в какой-то мере, но то, что связано с детством, с юношеством, я помню вплоть до деталей, вплоть до запахов улицы, Ангары, омуля нашего байкальского.

– Это замечательно. Но взрослеть-то все равно надо было.

– Когда я переехал в Москву, я попал в знаменитый фонд «Новые имена», из которого вышли все наши известные музыканты. Фонд делал потрясающие вещи: оказывал помощь, давал стипендии, устраивал поездки, это была практика на сцене. Мы гастролировали по всему миру. Например, были экзотические поездки по линии ЮНЕСКО и НАТО, когда мы жили у натовских генералов в квартирах. На первой странице в брюссельской газете вышла статья под заголовком «Русские завоевали НАТО», и на фото мы такие шкеты стоим. И вот в то время, когда мне было уже четырнадцать-пятнадцать лет, я понял: не исключено, что музыка может стать моей профессией. Может, это и было взросление. Сейчас я возглавляю фонд «Новые имена». У нас есть летняя творческая школа в Суздале, уникальная, в этом году ей двадцать лет. Приезжают лучшие педагоги, лучшие дети со всей страны и дают мастер-классы. Я лет пять назад туда приехал с концертом, на творческую встречу, и меня назвали там дядей. Тогда я понял, что это уже серьезно. (Смеется.) Но с другой стороны, если бы я был футболистом, я бы уже закончил карьеру, а «пианизм» все-таки продолжается. (Улыбается.)

– Еще как продолжается!.. Когда ты выиграл конкурс Чайковского, то сразу оказался в фокусе пристального внимания. Я помню эти бесконечные статьи про тебя, и я снял тебя в передаче «Кто там…» как молодое дарование. Скажи, ты был готов к такому сумасшедшему успеху? Насколько помню, голову тебе не снесло тогда.

– Нет, все на месте. (Улыбается.) Ты знаешь, внимание было серьезное, но по большому счету сумасшествие мирового масштаба началось года через четыре после конкурса Чайковского. Потому что сам конкурс в тот момент был на пике своей непопулярности. Девяностые годы сделали свое дело, какие-то местные разборки, интриги чуть ли не исключили этот конкурс из Ассоциации международных конкурсов. Но всё равно бренд конкурса Чайковского существовал. Когда я приезжал в великие столицы, в великие залы, люди приходили не на Мацуева, а на победителя конкурса Чайковского. Сейчас, когда директором конкурса стал Валерий Гергиев, идет его возрождение. Когда я победил, я, конечно, долгое время не понимал, что произошло. Это было как во сне. Тогда состав участников был один из самых сильных за всю историю конкурса. Шесть-семь пианистов претендовали реально на первую премию.

– Момент удачи сыграл свою роль, но и закалка, наверное, тоже.

– Я всегда на концертах играю лучше, чем на репетициях. Я не волнуюсь, – наоборот, у меня всё начинает кипеть внутри. Даже на экзамен в школе я шел с вдохновением, мечтал быстрее выбежать к роялю и играть: радость колоссальная, я прыгал, орал, просто рвал и метал. Это мне помогло и на конкурсе, потому что я играл как на концерте. Я не играл для членов жюри, которые сидели в шестом ряду, хотя там были выдающиеся музыканты. Я играл для публики, которая пришла в Большой зал консерватории. Я завершал конкурс, играл концерт Листа, очень эффектный, который никто не исполнял, его мы с моим профессором Сергеем Леонидовичем Доренским выбрали буквально за десять дней до подачи заявок на конкурс. И это было правильное решение, это было ярко.

– Не волноваться перед выходом на сцену – это редко кому дано. Обычно все говорят обратное.

– Да, многие теряют самообладание на сцене. Я никогда в жизни не настраивал себя перед концертом, но у меня включается какое-то сумасшествие. Часто бывает, что я прилетаю в день концерта. Это тоже не каждый может – прилететь, разместиться в гостинице, и сразу репетиция и концерт.

– У тебя есть все для того, чтобы властвовать на сцене: талантливый музыкант, внешне могучая фигура, артистизм зашкаливает.

– Я не уверен, что внешний образ на что-то влияет. Когда я сижу в зале, я не смотрю на исполнителя, это отвлекает. Святослав Рихтер всегда выступал в темном зале, только луч света падал на ноты (он всегда по нотам играл). Лица его не было видно, только руки. Потому что лицо музыканта во время игры выражает его мучение, его страдание, его труд, и это отвлекает от музыки.

– Я понимаю, о чем ты говоришь. Когда я учился в музыкальной школе имени Прокофьева, у нас однажды давал концерт Рихтер. Представляешь? Помню, ему показывали музей Прокофьева, он рассматривал экспонаты и было ощущение, что от него какое-то сияние исходит.

– На сцене у него всегда был театр.

– Рихтер был интровертом, ты же – стопроцентный экстраверт.

– В определенный период жизни Святослав Рихтер говорил: если мне понравится, то и публике понравится. А я считаю, что если публике понравится, то и мне понравится. Публика для меня первый критик. Хотя я играю не «на публику», иначе это больше шоуменство. Сегодня приемы шоу-бизнеса переместились в классическую музыку. Раскрутка, пиар и разные такие вещи никогда не были приняты в классической музыке. Нельзя обманывать публику, как это часто делает русская попса. Я имею в виду, когда они поют под фонограмму. Потому что публика приходит послушать живое пение.

– В шоу-бизнесе свои законы, а в мире классической музыки совсем другие, – это же естественно.

– Когда на сцене стоит инструмент, когда три тысячи человек в зале, у тебя есть два часа, чтобы доказать, что они пришли сюда не зря. Был такой случай в Одессе, гениальный. (Улыбается.) По украинским законам на афише обязаны писать, живой звук или нет, не важно, попса это или классическая музыка. Я приезжаю, на афише написано: «Денис Мацуев, Москва», потом: «Фортепиано», ниже: «Живой звук». И кто-то дописал от руки: «Приедет сам». И я понял, что в этом городе с юмором всё в порядке. (Улыбается.)