Лидия Дорн - Депрессия. Между абсурдом и чудом

Невыразимое одиночество и холод тех минут, когда я ждала смерти, находятся далеко за пределами даже моего воображения. В состоянии клинической смерти люди иногда видят свет и коридор, ведущий к свету. Но я пошла в другую сторону. Кто сам отрезает себя от жизни и света, тот видит противоположность. Ощущает, как жизнь и свет удаляются, безвозвратно исчезают, и нет ничего страшнее этого чувства ни при жизни, ни после. Если ад существует, он видится мне именно так – как растянутый до бесконечности миг умирания души.

После неудачной попытки умереть я рассудила, что жизнь дала мне второй шанс и нужно им воспользоваться, то есть пытаться жить дальше и искать пути спасения.

Когда у вас что-то болит, естественно искать причину боли, чтобы от нее избавиться. Когда болит сознание – поиск причины ведет в метафизические области. Нужно было объяснить себе мир, не больше и не меньше.

Я начала ходить в церковь и даже крестилась, но никакого облегчения это не принесло, скорее добавило страха. Пугало само представление о рае как о месте, где душа будет пребывать бесконечно. Поскольку состояния душевной радости я себе в принципе не могла вообразить, да еще длящейся бесконечно, то рай выглядел жутким местом вечного заточения в пустоте – без боли, но и без радости, и попади я в такое место, мне бы захотелось умереть еще раз. К тому же библейские истории вызывали много вопросов, а ответов никто не давал.

Тогда же случился период, когда я увлекалась антропософией. Сейчас это кажется смешным, а тогда было ново и интересно. Девяностые годы: общага, безденежье, пустые магазины, бесприютность – и затопившие страну эзотерические учения. В просторной комнате старинного дома в центре Москвы собирались люди, томимые духовным голодом. Все какие-то потерянные, точно брошенные дети. Бледные лица, впалые щеки, горящие болезненным блеском глаза. Рассаживались кружком и внимали странным речам под звуки фортепиано.

Тела эфирные и астральные, духовные прозрения, ангелы и иерархии – смысл всех этих странных речей от меня ускользал, но от них веяло прелестью необычности и соблазнительным заграничным духом.

Духовные сущностибродили по комнате, похожие на прозрачные геометрические фигуры. Раз за разом зачитывались слова из послания к Коринфянам: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий…» Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, тогда же лицом к лицу. И любовь, любовь, любовь… За всеми этими словами не стояло ничего. Любовь была пустым звуком. Никакой любви во мне не было, только голодная пустота – огромная, размером со вселенную, и очень страшная.

Даже если вспомнить известное изречение Эпикура о смерти («Смерть не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти ещё нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет»), это не приносит утешения. Смерть здесь понимается как отсутствие ощущений, а что в этом хорошего?

Только сны дарили надежду – в них был намек. Изредка сны доносили воспоминание о потерянном рае – слабое, едва различимое дуновение, но и его хватало, чтобы проснуться в слезах и заново ощутить боль потери.

Я привыкла думать, что без страданий не бывает радости и наоборот, что это две стороны медали. Без черного нет белого, без смерти нет жизни и так далее. Следовательно, если в посмертном существовании не будет страданий, то и радости не будет. То есть ничего не будет. Поэтому мне так трудно было представить себе христианский рай.

Экзистенциальная философия оказалась близка по духу, но какой прок от того, что не приносит облегчения? Я и без нее всем нутром ощущала абсурдность, одиночество и холод жизни.

Психоанализ кое-что объяснял, но какой прок в выводе, что ты застрял на оральной фазе или не преодолел инфантильной привязанности? Юнг был интересен, но тоже бесполезен. Немецкие романтики подтверждали, что единства с мирозданием больше нет и не будет, что мир раскололся пополам, трещина никогда не зарастет и мировая скорбь – наш удел навеки.

К концу обучения у меня появились друзья. Но ни о каких здоровых отношениях с противоположным полом в моем тогдашнем состоянии и речи быть не могло. Чувства, даже если они и были взаимными, не приносили радости, зато боли – сколько угодно. Как строить взаимоотношения, когда не можешь, не умеешь испытывать положительные эмоции, радость или удовольствие? Но без близких отношений, без любви и умения дарить любовь невозможно стать счастливым. Получается замкнутый круг.

Недавно я спросила одного своего однокурсника: неужели никто не замечал, что со мной творилось неладное? Наверняка мое поведение со стороны выглядело странным. Его ответ многое прояснил. Не у меня одной были проблемы, то был трудный возраст и трудное время. Все мы, обитатели общежития, вырвались из душных провинциальных городков, все были более или менее покалечены советским воспитанием и разного рода неблагополучием. Многие из нас скрывали душевные травмы.

К тому же, эндогенную депрессию со стороны не видно. Тяжелой депрессии не свойственно демонстративное поведение, на него просто нет ресурсов. Соседка по комнате, например, считала меня флегматиком, тогда как мимическая бедность и замедленная реакция являются типичными внешними признаками депрессии.

Девяностые – время неприкаянности. Старые устои рухнули, на их месте возник вакуум, полное отсутствие жизненных ориентиров. Непонятно было, как жить, к чему стремиться.

Ни я, ни мои друзья не хотели повторять жизненный сценарий родителей. Поиск новых путей и смыслов мог завести далеко.

Так, однажды мне в голову пришла ошибочная идея, что причина моих бед – «Супер-эго». Даже тогда я не понимала толком, что со мной происходит, однако смутно подозревала, что моя причина моей ненависти к себе кроется где-то в далеком детстве и решила, что гипертрофированное «Супер-Эго», задавившее мои желания – подходящее объяснение. Понятия о том, что такое такое хорошо и что такое плохо, чувство вины и самокритика – это шаблоны, навязанные мне социумом, а значит их нужно разрушить, чтобы стать свободной и счастливой. А сделать это можно, свершая социально не одобряемые поступки, нечто очевидно плохое. Все перепуталось в моей голове.

Следуя этой ошибочной логике, я натворила много глупостей и пару раз попадала в опасные ситуации. Мужчины, с которыми не стоило связываться, мелкое воровство, странные места, в которых не стоило оказываться. Я могла бы растянуть описание моих отчаянных и жалких эскапад на десятки страниц, но не вижу смысла, пользы это никому не принесет. Для моих целей достаточно обрисовать общую картину.

В результате стало только хуже, а чувство вины усилилось. Сейчас мне мучительно стыдно вспоминать о некоторых моих поступках, но я оправдываю себя тем, что мной двигала болезнь.