Виктор Улин - Умерший рай

В первые годы моей университетской работы, когда еще не осточертело читать из года в год один и тот же материал за уменьшающуюся зарплату, я иногда появлялся в ней перед своими студентами. В воспитательных целях. На разных мероприятиях вроде общефакультетских собраний, кураторских часов или субботников.

И всегда имел успех – если можно так говорить о женских взглядах, которые студентки временами бросают на преподавателя.

Впрочем, тогда я был еще настолько молод, что нас разделяло ничтожное количество лет. Наши возрасты казались почти равными, и взгляды в самом деле могли быть истинно женскими… Тем более, что в отличие от нынешнего, тогда я осознавал сам себя как интересного мужчину.

Стройотрядская куртка знаменовала целую эпоху.

Лучший период моей жизни.

Воспоминания о котором греют до сих пор.

Потом она долго висела в шкафу, ветшая и делаясь абсолютно ненужной.

И наконец я ее выбросил: с какого-то момента взгляды на куртку стали приносить мне не радость, а боль.

Это пришло незаметно, но остро.

Прошлое стало не греть, а жечь.

И мне захотелось избавиться от всего, окружавшего меня в юности.

Потом я понял, что с удовольствием взорвал бы дом, где родился и вырос.

Затем возникло желание расстрелять бывших одноклассников.

А потом подумалось, что лучше всего, пожалуй, разбомбить весь этот город. Не оставить камня на камне и ни одной живой души.

Чтобы навсегда исчезли люди и вещи, могущие напомнить о прошлом.

Которое было моим, но теперь сделалось почти чужим. Поскольку оно осталось на месте, а я ушел черт знает куда.

Такие ощущения, вероятно, закономерны в возрасте, когда жизнь – по словам моего героя, летчика Валерия Грейфера из повести « Танара » -переходит в стадию падающей ракеты.

Которая стремится обратно к земле, оставляя за собой дымный шлейф несбывшихся надежд.

И вот наконец, продираясь сквозь слои памяти, останавливаясь всякий раз дольше, нежели планировалось, я почти добрался до отъезда в Германию.

Пора рассказать про интеротряд.

Именовался он, как ясно из названия, без причуд – « Freundschaft », то есть « Дружба ».

Где-то в коробках лежит около сотни черно-белых фотографий того лета. На них осталось все, что я видел и чем жил.

В том числе и мои товарищи по отряду.

И я мог бы сейчас залезть в кладовку, раскопать снимки и подробно рассказать о каждом.

Но я не делаю этого сознательно.

Ведь пишу я все-таки не о самом стройотряде, а о своем времени и Германии.

И вряд ли будет интересным поименное перечисление тех, с кем я провел месяц в Рейхе. Кроме того, я твердо придерживаюсь принципа: писать стоит лишь о том, что осталось в памяти само собой.

А если я не помню имен своих товарищей – значит, они того заслуживают.

Кроме того, вынужден сделать оговорку.

Написав, как хорошо жилось студентам в стройотрядах комсомольских времен, я имел в виду простые внутренние отряды. Где действительно складывались душевные компании.

Интеротряд собирался со всего университета, при отборе пускались в ход всевозможные интриги.

Поэтому попадали сюда, мягко говоря, не самые приятные люди.

И мне хотелось бы забыть большинство тех, кого был вынужден именовать своими товарищами.

(Забегая вперед, отмечу, что уже тогда за границей меня не тянуло общаться с соотечественниками, я рвался к немцам. Которых помню прекрасно и опишу в своем месте.)

Я не помню даже, сколько бойцов насчитывалось в отряде. Кажется четырнадцать. Пожалуй, именно так: десять парней и четыре девицы.

Командира звали вроде бы Андрей; учился он то ли на юридическом, то ли на историческом факультете (руководить интеротрядами доверяли исключительно идеологически надежным гуманитариям). Это был бородатый толстый бугай – ни хороший, ни плохой. Просто никакой, и написать о нем я не могу ничего при всем желании.

Комиссар – тоже историк или юрист, чью фамилию « Иванов » я помню – представлял собой именно тот тип наипаскуднейшего функционера, за которых сейчас огульно клеймят весь комсомол. Он тоже казался никаким в смысле, что от него не исходило зла. Впоследствии выяснилось, что он просто горький пьяница. Ночами он методично пил водку – купленную на наши деньги для угощения немцев – а днем спокойно отсыпался. Обычно где-нибудь в тени на травке, вызывая ошеломительное непонимание у немцев, которые не могли представить такого отношения к работе.

Бойцов я помню плохо – точнее, не имею желания вспоминать сейчас; хотя не исключаю возможности. что нечто всплывет из памяти в последующем тексте.

Прямо сейчас вспоминаю одного экономиста, мерзейшего типа, с которым мы однажды почти подрались. Хотя я никогда ни с кем не дрался, обладая мягким характером.

И еще не могу сразу не вспомнить бригадира. Мне не повезло; надо мной оказалась подлинная мразь.

Бригадир возненавидел меня сразу и за все.

За иллюзорное знание языка – остальные члены нашей бригады не понимали ни слова по-немецки, на их фоне несколько выученных мною фраз казались верхом совершенства. Из-за которого все вопросы к прорабу он вынужден был передавать через меня.

Также за то, что я умел танцевать, играть на гитаре и петь хорошие песни.

Носить костюм и галстук-бабочку.

Вести себя, как подобает европейскому человеку.

И вообще за мою излишнюю интеллигентность.

Будучи глупым максималистом, в те годы я ее не скрывал, и даже матом ругался довольно редко. Поэтому до определенного возраста всегда неуютно ощущал себя в коллективах. Даже со школьной поры практически не осталось друзей. Лишь поумнев с возрастом, я научился скрывать истинную сущность и в результате стал бесконфликтным человеком.

Но в восемьдесят третьем, бригадир мучил меня, как ротный старшина.

Я отомстил ему.

Правда, не так, как бы он ожидал.

Вероятно, он уже все забыл: и наш отряд, и меня, и свое отношение ко мне.

Я же помню все и ничего не простил; мягкий с виду, я злопамятен, как слон и буду мстить обидевшему меня человеку и через двадцать, и через сорок лет, лишь бы представился случай. Неважно какой – вплоть до совершенно сказочно-мифического, вроде войны, атаки и возможности без последствий для себя выстрелить ему в затылок…

Увы, в затылок выстрелить пока не удалось. Я вывел его в рассказе « Погребение » под настоящей фамилией и с подлинной внешностью – в образе милиционера-садиста. Поскольку такой тип у меня всего один, любой из вас может просмотреть мои тексты и узнать фамилию того недоноска. Я сейчас не хочу ее вспоминать.

Девиц, было по две в бригаде, то есть четыре головы и восемь… ног.