Владимир Егоров - Курсанты

По дороге к училищу в полуподвале жилого дома находилась наша любимая рюмочная. Она работала тут ещё с царских времён. Когда были деньги у кого-нибудь из нас, мы любили после тренировки спуститься в этот подвал по истёртым нашими ботинками мраморным ступенькам. Там нам каждому за рубль выдавали 75 грамм водки и шикарный бутерброд из огромного куска серого хлеба с рижскими шпротами. Это у нас называлось «разогнать фэршлюс». Водку мы выпивали, а бутерброды, по стихийно сложившейся традиции, отдавали собачке, которая постоянно крутилась рядом с рюмочной. Собачка уже знала нас. Когда около рюмочной появлялись курсанты в морской форме, она, радостно повизгивая, первая забегала в рюмочную, ждала, когда мы выпьем водку и закусывала нашими бутербродами. Причём за все 2 года, что мы учились на Васильевском Острове, ни один курсант не съел в этой рюмочной ни одного бутерброда. Вот такова сила морских традиций. Особенно если учесть, что мы ходили постоянно голодные.

Так вот, выходим мы из рюмочной. День был тёплый, весна, солнышко светит. Я немного расслабился, расстегнул бушлат, взял фуражку в руку и иду нестроевой походкой. И тут слышу до жути знакомый баритон подполковника Селявко: «Товарищ курсант! Подойдите ко мне!»

Подполковник шёл нам навстречу. Видимо, тоже решил идти в училище не кратчайшим официальным путём, а пройтись «по тылам», и обнаружил отступающую в беспорядке группу курсантов.

Тут главное было не растеряться и не выказать испуга. Я, не сбавляя хода, перешёл на строевой шаг, правой рукой моментально застегнул пуговицы на бушлате, а левой надел фуражку. Как раз этих десяти метров хватило, чтобы привести себя в порядок. Вытянулся перед подполковником, руку к козырьку: «Курсант Егоров! Одиннадцатая рота!»

Селявко слегка приподнял брови. Похоже, он не ожидал такой быстрой реакции:

– Куда это вы идёте без строя в таком виде?

– Следуем после спортивной тренировки в экипаж. Готовимся к городским соревнованиям по борьбе. Будем за училище выступать.

– Давно борьбой занимаетесь?

– Три года.

– Ладно, идите в экипаж. Форму одежды больше не нарушайте!

– Есть не нарушать!

И мы пошли каждый своей дорогой. Честно говоря, мы с ребятами не ожидали, что так легко отделаемся. По-моему, подполковнику просто понравилось, что я не испугался.

Курсант Егоров

Надо сказать, что воспитывали нас в «системе» своеобразно. Дисциплина была железная. Но в то же время косвенно поощралась в курсантах некоторая лихость в поведении. Наши командиры считали, что из робкого безответного курсанта никогда не получится настоящего моряка. Моряк не должен ничего бояться, в том числе и своего начальства. Поэтому многие легкомысленные проступки нам часто сходили с рук. Командиры рот у нас были кадровые морские офицеры, все из подводников. Многие преподаватели из военно-морского цикла прошли войну. Это были далеко не робкие люди, знающие себе цену, и того же они требовали от нас. Но, конечно, подлых поступков не прощали. Было несколько редких случаев воровства и предательства. Таких людей изгоняли без пощады.

Через год подполковник Селявко по случаю инфаркта вышел в отставку. Мы сначала подумали, что теперь наступит некоторое послабление в службе. Но скоро поняли, что при подполковнике нам жилось не так уж плохо. Всё, как говорится, познаётся в сравнении. После подполковника Селявко, если я правильно помню, очень недолго обязанности начальника строевого отдела исполнял командир одной из рот. Этого подполковника прислали к нам в училище, сняв предварительно за что-то с должности военного прокурора Кронштадта. Это был вообще не моряк. Из морского в нём было только форма, да и то погоны с красными просветами. Разговаривал он с нами всегда на повышенных тонах, как будто перед ним не моряки, а уголовники. Лицо у него было костлявое с длинной челюстью. И фамилия подходящая – Мадаев. За всё это курсанты присвоили ему кличку «Лошадь». Офицеры его тоже не любили, но при нас вслух не высказывались.

Помню, как-то зимним утром, на втором курсе, было построение для развода суточного наряда. Человек 30, в том числе и я, построились двумя шеренгами на морозе во дворе экипажа. Подполковник Мадаев любил лично инструктировать суточный наряд. И в этот раз он крикливым (как ему, наверное, казалось – командным) голосом нёс всякую чепуху, якобы инструктировал нас, как нужно нести службу. Мы уже 15 минут стояли по стойке «смирно», мёрзли на морозе, терпеливо слушали это карканье и делали вид, что с интересом открываем для себя новые для нас положения Устава. Дежурный офицер, который, в общем-то, и должен был сам проводить развод суточного наряда, стоял рядом с Мадаевым, немного позади, и морщился, как от зубной боли.

И тут открываются ворота и во двор экипажа въезжает настоящая лошадь с телегой и с мужиком на ней. В то время ещё по Ленинграду ходили настоящие лошади с телегами для сбора мусора. Мадаев-Лошадь замолчал и удивлённо смотрел, как кобыла в полной тишине проезжала вдоль строя в глубь двора. Вдруг кто-то из задней шеренги звонко сказал: «Глядите! Лошадь!» Весь строй невольно повернул головы в сторону подполковника, который в наших курсантских головах тесно ассоциировался с названием этого животного. В тот же момент, как по заказу, огромная чёрная ворона, устремившись за добычей в сторону мусорной телеги, пролетела прямо над головой Мадаева, и, не утерпев, оглушительно крикнула: «Кар-р-р-р!» Весь строй истерически захохотал. И дежурный офицер тоже.

Мадаев, выкатив глаза и надрывая лёгкие, протяжно скомандовал: «Молча-а-а-ть!» Когда мы смогли взять себя в руки и замолчать, он сказал дежурному офицеру: «Продолжайте без меня!» – и ушёл, даже не отдав честь.

После этого случая репрессии против курсантов возобновились с новой силой. Чуть ли не каждый день он писал начальнику училища представления на отчисление за малейшую провинность то одного, то другого курсанта. Видимо, не мог расстаться со своим прокурорским прошлым.

Я тоже чуть не попал под репрессии. Однажды весной я договорился со старшиной роты Теодором Нарадовским, что немного опоздаю из увольнения. Хотел встретиться с Людой Слепцовой в общежитии 1-го Электротехнического института. Эта девушка закончила нашу школу на год раньше меня. Очень популярная была девица. Мы с ней дружили. Вернулся где-то к часу ночи. Спокойно прошёл во двор через проходную (тут курсанты из суточного наряда дежурили), сунулся в подъезд здания экипажа и тут вижу, что Мадаев смотрит на меня из глубины вестибюля. Оказывается, он сам себя назначил дежурным офицером по училищу, чтобы лично ловить ночью самовольщиков.