Ольга Чернова-Андреева - Холодная весна. Годы изгнаний: 1907–1921

Встреча Бурцева с Лопухиным произошла в поезде между Парижем и Берлином. После многочасового разговора Лопухин сообщил Бурцеву о том, что Азеф служит в департаменте полиции и играет роль провокатора в партии с.-р. Став во главе Боевой организации, он подготовил ряд крупных террористических актов, обеспечивших ему полное доверие Центрального комитета партии эсеров. Он был организатором убийства великого князя Сергея Александровича в Москве и министра внутренних дел Плеве в Петербурге. В то же время он выдавал полиции, руководствуясь собственным желанием, планы покушений и вооруженного восстания, называя имена своих товарищей и сообщников и обрекая их на смертную казнь.

Несмотря на свидетельства современников, ряд книг, из которых можно отметить роман Р. Гуля [13] Гуль Р. Азеф. Профиздат, СКИФ, 1991. и исследование Николаевского [14] Николаевский Б. История одного предателя. Высшая школа, 1991. , причины, побудившие Азефа вести эту инфернальную игру и наслаждаться ею, остаются непонятными.

В.М., так близко знавший “Ивана Николаевича”, считал, что нельзя объяснить его странную деятельность только корыстолюбием, как это делает Николаевский, причины были сложнее: упоение властью, опасность ходить по краю бездны, тяжелое детство в бедной еврейской семье, личные счеты и роль, которую он играл в партии.

Азеф вел двойную жизнь. Он был хорошим семьянином, но это не мешало ему содержать в Берлине певицу из кафешантана на деньги, получаемые от партии с.-р. на нужды организации, и на жалованье от департамента полиции.

У Азефа была неприятная, почти отталкивающая наружность: он был большим и грузным, с короткой шеей и широким, обрюзгшим лицом, лоснящейся кожей и тяжелым взглядом. Несмотря на этот облик, товарищи верили Азефу. Да и как было не верить Ивану Николаевичу, когда он стоял во главе Боевой организации и принимал участие в подготовке успешных террористических актов?

Мама рассказывала, что при первом знакомстве с ним она была поражена до испуга, но В.М. повторил ей то, что было общим мнением об Азефе среди революционеров: “За этой грубой, нерасполагающей внешностью скрывается высокая, самопожертвенная душа революционера. Посмотрите на его грустные, задумчивые глаза”. По ночам – и это знали товарищи, спавшие рядом с ним, – он метался и громко стонал во сне. “Это чуткая совесть, – объясняли они. – Его мучают мысли не только о погибших товарищах, об убитых евреях во время погромов, но и жалость к жертвам террористических покушений. Это не дает ему спать”.

В нашем доме впоследствии часто вспоминали первую встречу нашей няни с Азефом. На звонок Азефа няня приоткрыла дверь и шарахнулась. Он уверенно спросил Ольгу Елисеевну, и няня, поневоле впустившая его в переднюю, бросилась к маме в ее комнату.

– Ольга Елисеевна, вас там какой-то шпик спрашивает.

– Какой такой “шпик”, нянечка?

– Верно из полиции: шпиковская рожа.

Мама вышла в переднюю и, узнав Ивана Николаевича, засмеялась и ввела его в столовую, где другие гости сидели за чаем. Мама рассказала им о забавной “ошибке” няни и вызвала общий смех. Но громче всех, дольше всех хохотал сам Азеф. Приступы смеха душили его, он не мог остановиться. Вся его грузная фигура колыхалась, он захлебывался и продолжал смеяться.

Мама часто вспоминала этот эпизод – дьявольский смех провокатора и интуицию чистой сердцем няни. Мама рассказывала еще один случай. В Выборге весь дом подчинялся Вере Фигнер, старшей по годам, перенесшей с необыкновенным мужеством и достоинством свое двадцатилетнее заключение в крепости, и не только дети, но и взрослые побаивались ее. Вера Николаевна, как и многие интеллигенты того времени, не выносила игры в карты. Это отвращение можно объяснить тем, что в предреволюционные годы карточная игра поглощала едва ли не все досуги в провинции, заменяя всякое общение между людьми, лишая их других интересов.

В.М. и многие его товарищи любили играть в шахматы и время от времени составить партию в винт. При этой игре – и это придавало соли – все они, как школьники, прятались от Веры Николаевны, боясь ее гнева. Однажды в ее отсутствие затеяли игру в карты. Фигнер вошла в комнату неожиданно, и Азеф воскликнул:

– Посмотрите, Вера Николаевна, а ведь здесь без вас играют в винт! – и, подняв скатерть, показал на карты, брошенные под стол игроками.

Мама возмутилась и сгоряча крикнула Азефу:

– Как вам не стыдно! Да вы настоящий провокатор!

Иван Николаевич и на этот раз залился своим инфернальным смехом: “Провокатор, провокатор!” – повторял он между спазмами хохота.

Мама говорила много лет спустя, что смех Азефа все еще раздается у нее в ушах. А няня, любившая всех, бывавших в нашем доме, сохранила навсегда неприязнь к “Ивану Николаевичу”.

Позже, когда мы жили в Медоне и Париже, мы дружили с его двумя сыновьями – Валей, на год старше меня и Наташи, и Леонидом, казавшимся нам уже почти взрослым. Оба были хорошими и умными мальчиками. Мама была приятельницей их матери – милой, скромной и трудолюбивой женщины, которая работала модисткой; у нее было свое небольшое ателье шляп. Когда разразилась драма разоблачения Азефа, его ничего не подозревавшая жена Любовь Григорьевна 2021была на грани самоубийства. Ее поддержали друзья и товарищи. Я помню, что мальчики продолжали бывать у нас до нашего отъезда в Италию. Позже я узнала, что старший сын Леонид покончил жизнь самоубийством. Младший, Валентин, стал ученым и посвятил свою жизнь борьбе с раком. Я встретила его в 1952 году в Нью- Йорке, в день похорон Виктора Михайловича.

В Выборге я помню приезды Марка Андреевича Натансона 22– с седыми волосами и бородой, в пенсне. Его считали одним из лучших организаторов партии – в нем было что-то строгое и педантичное, пугавшее меня. Еще в доме бывал Степан Николаевич Слётов 23– брат первой жены В.М. Это были люди, всецело принадлежавшие к миру взрослых, и мы, дети, видели их только издали. Иван Иванович Яковлев 24, бывший офицер, организатор восстания в Одессе в 1905 году, напротив, любил детей. Очень ловкий, он смастерил для нас кукольный дом из твердого картона с открывающимися окнами и дверьми, как дядя Дроссельмейер в сказке Гофмана. Мама, хотя и занятая партийными съездами и приемом всех приезжавших в наш дом, много бывала с нами – она часто читала нам сказки Пушкина и “Руслана и Людмилу”. А В.М., относившийся к нам всегда с лаской и веселостью, приходил петь нам на ночь. У него был очень приятный баритон. Его любимые песни были: “Как по морю, морю синему плыла лебедь с лебедятами, малыми ребятами…” Коршун налетел на нее и “ушиб – убил лебедь белую”, а вода вокруг стала красной от ее крови. В детстве я не выносила “плохого конца” и плакала при этой песне, прячась в подушку. Еще Виктя пел на слова Майкова: “В няньки я тебе взяла ветер, солнце и орла. Улетел орел домой, солнце скрылось за горой, ветер после трех ночей мчится к матери своей…” Под это я мирно засыпала.