Николай Задонский - Денис Давыдов (Историческая хроника)

– Ну, хорошо… А каким образом вы дружину создали? Как додумались до этого?

– Да ведь надо от басурманов-то отбиваться, ваше высокоблагородие, – спокойно произнес русобородый партизан. – Вот и собрались мужики и порешили…

Русобородого партизана звали Терентием. Он был крепостным крестьянином помещика Масленникова из Дорогобужского уезда, находился на оброке, славился как искусный штукатур и маляр, работал в городах и селах Смоленщины. Став случайным свидетелем бесчинств, творимых французскими мародерами в одном из селений, Терентий, по его словам, «не стерпел надругательства», подговорил нескольких крестьян ночью сделать нападение на французов, сам топором убил двоих, после чего ушел в лес, где недавно и был избран командиром небольшой партизанской дружины.

Беседа с Терентием заинтересовала Дениса. Грамотный и толковый крестьянин сообщил, что в лесу, протянувшемся на многие версты, существует уже несколько подобных партизанских дружин. Они нападают главным образом ночью на небольшие команды фуражиров и мародеров, затем снова скрываются в лесу. Каждое успешное нападение позволяет не только обзаводиться оружием, но и ободряет местное население, способствует быстрому численному усилению дружин.

– Главное дело, чтоб сразу над неприятелем видимый верх одержать и удачей веру в себя сыскать, – сказал Терентий. – У нас, к примеру, сорок человек при начале было, а как побили мы десятка два басурманов да прошла по деревням весточка об этом, отовсюду к нам народ повалил. Нынче за двести человек в дружине числим…

– Ого! – удивился Денис. – Этак скоро у вас целое войско соберется!

– Да уж постоять за отечество у нас есть кому, – с чувством сказал Терентий. – Верно говорится, что родная земля и в горсти мила… Неужто допустим, чтоб басурманам она досталась? Нет, ваше высокоблагородие, жизни своей не пожалеем, а не хозяйничать им у нас! Дай срок, всем им поворот от наших ворот укажем!

Последние фразы Терентия прозвучали особенно уверенно. И Денис понял, откуда такая уверенность. Терентий выражал мнение всего ополчавшегося народа. Страшная, грозная сила поднималась на чужеземцев!

Поблагодарив партизан за усердие и от души пожелав им удачи, Денис, прощаясь с ними, как бы в шутку сказал:

– А что, если я со своими гусарами отпрошусь у начальства да сюда явлюсь… Примете в свое войско?

Терентий окинул его серьезным взглядом, ответил приветливо:

– С великой охотою, ваше высокоблагородие… Неприятель у нас общий. Кабы взаправду такие отряды, как ваш, с партизанами соединились, куда как жарко басурманам пришлось бы…

Встреча эта произвела на Дениса большое впечатление. «Как своевременно и полезно, – подумал он, – создать армейские кавалерийские отряды для действий в неприятельском тылу». Но если раньше эти действия представлялись Денису лишь в виде рейдов, как, например, на остров Карлое, то теперь ему рисовались более широкие и заманчивые возможности. Общий патриотический подъем народа позволял надеяться на его активную помощь в беспрерывных поисках против неприятеля. Остальные условия для таких поисков тоже не оставляли желать лучшего. Французская армия, растянувшаяся на обширном пространстве и отягощенная огромным транспортом, представляла очевидные выгоды для нападения как с тыла, так и с флангов.

Денис решил действовать, тем более что обстановка для осуществления его замысла благоприятствовала: царя из армии удалили, начальником штаба первой армии недавно был назначен Ермолов. На Ермолова можно положиться, как на каменную гору!

Евдоким, Левушка и Базиль, находившиеся в Смоленске, план Дениса одобрили. Хотя Базиль, только что назначенный адъютантом к Багратиону, заметил:

– Меня лишь одно смущает: как отнесутся к этому в Петербурге?

– А я не собираюсь утруждать государя своей просьбой, брат Василий, – отозвался Денис, озорно блеснув горячими глазами. – Зачем отрывать его от более важных занятий? Попытаемся без него обойтись!

Алексея Петровича Ермолова все знали как одного из самых непримиримых врагов штабных «бештимтзагеров». Ермоловские остроумные шутки над немцами, заполнявшими штаб военного министра, передавались из уст в уста. Однажды, когда император Александр находился еще в армии, Ермолов, зайдя в его приемную, застал там толпу чиновных немцев. Они робко посматривали на двери кабинета и о чем-то болтали по-немецки. Ермолов окинул их презрительным взглядом и громогласно спросил:

– Па-а-звольте, господа… А не говорит ли здесь кто-нибудь по-русски?

В другой раз на вопрос Александра, чем его наградить, Ермолов в шутливой форме, намекая на привилегии, расточаемые иностранцам, ответил:

– Произведите меня в немцы, государь!

Не раз бывали у Алексея Петровича личные стычки и с военным министром. История с кабановскими прицелами вызвала особенно острое столкновение, хотя в этом случае Ермолов был не совсем справедлив. Барклай не собирался покровительствовать Фицтуму, племяннику своей жены. Выслушав объяснение Ермолова о преимуществах кабаяовских прицелов перед теми, которые представил Фицтум, Барклай с обычным спокойствием и сухостью сказал:

– Я не вправе, по известным причинам, вмешиваться в это дело, я поручил тщательно разобраться во всем господам экспертам…

– Кои из угождения вашему высокопревосходительству склонны отдать предпочтение господину Фицтуму и отказаться от превосходного русского изобретения, – язвительно добавил Ермолов, подчеркивая последние слова.

Барклай сдержался и, гладя по своему обыкновению руку, изуродованную в Прейсиш-Эйлау, ответил с достоинством:

– Я никогда никого не прошу об угождении, как вы полагаете, господин Ермолов… Если вам угодно считать меня иностранцем, чуждым интересам российским, – это ваше дело. Но я всю жизнь служу моему государю и России так, как честь и совесть подсказывают, чего и вам пожелать позволю…

Тогда Ермолов, воспользовавшись пребыванием в армии императора Александра, обратился к нему и доказал преимущества кабановских прицелов. Александр вынужден был их одобрить. Барклай возражать не стал. Но, так или иначе, отношения между Барклаем и Ермоловым оставались весьма холодными.

Зато с Багратионом Алексей Петрович находился в давнишней прочной дружбе, взгляды их во многом сходились. Оба следовали суворовским заветам, пользовались любовью войск, не терпели немецкого педантизма. Оба стояли за наступательные действия и резко критиковали военного министра за поспешный, казавшийся неоправданным отход от Вильно.

Однако с тех пор, как Ермолов стал начальником штаба первой армии и вник в подробности всех дел, он несколько изменил свое нелестное мнение о военном министре. Барклай, конечно, не обладал такими знаниями, опытом и обширным военным кругозором, как Суворов и Кутузов, но отступление, производимое им, теперь представлялось Ермолову разумным, совершенно необходимым. Под Витебском, где предполагалось дать сражение, Ермолов осмотрел позиции и, признав их негодными, сам посоветовал дальнейшее отступление. Поэтому в Смоленске, при свидании с Багратионом, по-прежнему яростно осуждавшим отступательную тактику военного министра, Алексей Петрович попробовал убедить князя в неправильности его суждений о действиях Барклая.