Олег Рогозовский - Записки ящикового еврея. Книга четвертая: Киев. Жизнь и работа в НИИГП 1975-93 гг

Он нравился Горшкову и Котову. (Злые языки Курзенев, [Кур] называли его «царедворцем»).

Через полтора года, получив «муху», Тынянкин перепрыгнул Чемериса – был переведен в заместители начальника кораблестроения и вооружения флота. Котов планировал его в свои преемники. Но вышло так, что сам он, вместе с Горшковым, пересидел предельный срок службы (до 60 лет) на 15 лет (из них пять – законное продление по запросу вышестоящего начальства с утверждением Совмином). Когда Котов ушел в отставку (в 1986 году), Тынянкин уже отслужил три дополнительных года после 60 и назначать его на два года заместителем Главкома никто из новых начальников не собирался.

Адмиралы, о которых речь шла выше, за исключением Чернакова, были долгожителями.

Генкин скончался на 93‑м году, проработав после отставки в 60 лет (ему службу не продлили) заведующим лабораторией в Институте океанологии (ИО) АН до 90 лет.

Чемерис прослужил до 63 лет, прожил до 87 лет.

Котов ушел в отставку в 75 (!) лет. После отставки написал книгу – про деятельность академика Александрова как научного руководителя программы атомного подводного флота и ответственного в АН за решение проблем ВМФ. Умер Котов в 96 лет.

Тынянов ушел в отставку в 65 лет, проработал завлабом в ИО до 90 лет, до сих пор (2018 г.) активно участвует в общественной жизни, является членом редколлегии Морского сборника (в 95 лет).

В предыдущей главе я забежал вперед, чтобы не разрывать рассказ о начале «Ритма». Вернемся в 1975 год. Прошел год со дня защиты кандидатской (18.10.74) — из ВАКа (Высшей Аттестационной Комиссии) известий не было. Меня это не беспокоило, но слухи о ее реформе и последствиях приобретали все более зловещий оттенок. «Не приведи господь жить в эпоху перемен» говаривал Конфуций.

Не помню, кто мне добыл «правильный» телефон ВАКа, по официальному номеру не отвечали. Я спросил, как продвигается диссертация. Назвал фамилию, дату и место защиты – Большой Совет ИК. Попросили перезвонить позже и второй раз ответили, что такой диссертации у них нет. «Как нет»? — «Не поступала». Поехал в Институт Кибернетики, к начальнику первого отдела. Тот вызвал сотрудниц и сообщил, что у них диссертации тоже нет. Мне стало даже смешно. «Потеряли сов. секретную диссертацию»? — «Разберемся». По их виду они не очень – то обеспокоились. Попросил нашего начальника первого отдела Снежко прозондировать там обстановку и напомнить им, что за утерю такого 300-страничного документа можно (хотя и маловероятно) получить от 8 до 13 лет. Через день диссертацию нашли. Вызвали из декрета ставшую молодой мамой сотрудницу, год назад оформлявшую стенограмму и протоколы защиты. Она нашла готовую год назад к отправке диссертацию. Чуть ли не с нарочным отправили ее в Москву.

Сочли возможным извиниться. Да, год назад нужно было носить конфеты и надоедать каждый день.

Лет в 12 я прочел знаменитые мемуары А. Н. Крылова [Кр]. Там описывался случай, когда по совету опытного юрисконсультанта отправили какое – то предписание или судебное решение, не устраивавшее ответчика, в котором упоминался г. (господин) Петропавловский, «по принадлежности» в г. Петропавловск – Камчатский. Обратно оно не вернулось.

О поступлении моей диссертации в ВАК мне сообщили открыткой. Через два месяца меня туда вызвали. Оказалось, диссертация будет рассматриваться на экспертном совете. Такой чести «удостаивались» обычно только соискатели докторской степени (да и то не все). Я терялся в догадках – что же могло произойти? Кляузы, случавшиеся в 11 отделе, когда восемь лет назад косяком пошли защиты по буёвой тематике? Тогда у многих были персональные претензии к тем, кого допускали к защите. Об этом не хотелось думать – на материал диссертации никто, кроме меня, претендовать не мог. В нашем отделе такого вроде бы не водилось. Обиженная Таня М. из ИК? — Об этом расскажу позже.

Может быть неверно понятая «инсценировка» защиты, где с несколько неуклюжим юмором обыгрывалась защита, выставлявшая диссертанта, как, впрочем, и оппонентов, в сомнительном свете? Эту сценку под две бутылки «Киндзмараули» мы разыграли с Инной Малюковой в лаборатории на следующий день после защиты. Туда пришли и те, кого я не приглашал. И им могло что – то не понравиться.

Реформа ВАК строжайше запрещала банкеты – были случаи отмены решений о присуждении степени.

Но, по присловью Жени Тертышного, в жизни все не так, как на самом деле. Причиной оказалась реформа ВАК К53.

Для подготовки к разбирательству в ВАК нужно было искать в Москве спокойное жилье. Не хотелось повторять опыт Саши Резника, готовившегося к защите в АКИНе, когда ему приходилось освобождать номер на несколько часов под вечер, чтобы его сожитель мог поразвлечься с очередной девушкой [Рог17].

Родители попросили жену папиного друга по институту Макса Ритова – Валентину Васильевну принять меня. Макс умер несколько лет назад, не дожив до 60. Не помогла и профессия жены – она была доктором медицинских наук, профессором. Квартира была недалеко от центра, в отличие от купавинского пристанища, где жили родственники Нины. Кроме того, папа надеялся, что В. В. сможет рассказать мне о ваковских обычаях. Этого не случилось, хотя процесс общения ее диссертантов с руководителем мне довелось увидеть. Я очень благодарен В. В. за приют и заботу. Она заботилась обо мне, как могла. Я никак не мог понять смешочков круга ее знакомых, включая папу, которые называли ее «эталоном» К53.

Об обстановке в ВАКе коротко рассказал мой руководитель Борис Григорьевич Доступов. До этого общался я с ним редко – он почти сразу переехал в Москву, профессором кафедры вычислительной техники и кибернетики Академии Генштаба. Помню, как удивлялся, видя его полковничью шинель, сиротливо висевшую среди генерал – лейтенантских, и генерал – майорских, принадлежащих даже не профессорам, а старшим преподавателям других кафедр.

К сожалению, наше общение с Борисом Григорьевичем не было интенсивным, даже на последнем этапе перед защитой. После переезда в Москву он хотел отказаться от руководства, но я его уговорил – он мне был нужен и полезен при любой степени участия. Кроме того, я получал удовольствие от общения с ним.

Борис Григорьевич являлся для меня примером порядочности и интеллигентности. Хотя я для него являлся скорее обузой, хотя и необременительной, он остался «руководить» мной, так как понял, что иначе мне будет хуже. Руководителя в Киеве я найти не мог – чего стоили попытки найти «ученых», которые хотели бы разобраться в тематике диссертации [Рог17]. Проблемы я решил сам, но, как говорил наш заваспирантурой Хобта, соискатель без руководителя, как дама без шляпки (вариант – без чулков).