Олег Рогозовский - Записки ящикового еврея. Книга четвертая: Киев. Жизнь и работа в НИИГП 1975-93 гг

Непонятно было к чему же готовиться. Доклада могло и не быть – иногда комиссия ограничивалась вопросом типа: «назовите три главных результата вашей работы». А потом уже, в зависимости от интересов и настроения своих членов, «раздевала» диссертанта. Но иногда, судя по времени пребывания соискателя степени у нее, видимо удовлетворялась ответом на вопрос.

Нужны ли были плакаты, если все – таки попросят рассказать о содержании – даже на этот вопрос я не получил внятного ответа. Понял, что в случае необходимости буду писать формулы на доске, тем более, что плакаты быстро не придут, а с нарочным присылать их мне никто не будет. Один из самых эффектных, по «Бутону», с многомерным БПФ для пространственно временной обработке с формированием веера диаграмм направленности в вертикальной и горизонтальных плоскостях был отчужден – висел в зале постоянной выставки институтских достижений.

Больше всего меня мучил вопрос, что находится в запечатанном конверте, который мне сказали ни при каких обстоятельствах не открывать. Что там было: бюллетени для голосования (20 – за, недействительных – два) или кляузы (доносы) на диссертанта так и осталось неизвестным. Несмотря на то, что я оставался иногда подолгу в комнате один, вскрыть пакет я не решился. Так никогда я и не узнал, что в нем. Надеюсь, что кляуз все – таки не было.

В комнате и во время прогулок по коридорам довелось слушать интересные вещи. Результаты сов. секретных работ по оборонке не были наиболее охраняемыми сведениями. Гораздо более чувствительными для неразглашения оказались история и современное состояние межнациональных отношений. Кто – то из партийных органов (м. б. идеологического отдела ЦК) внушал кому – то из КГБ, что не только публикация, но даже закрытая защита диссертации на тему армяно – азербайджанских отношений может привести к взрыву не только эмоций, но и вооруженных столкновений. Через десять лет (в 1985 году) я прочел книжку на эту тему (всего лишь со стертым грифом для служебного пользования, оказавшуюся в библиотеке турбазы Нового Афона). В ней доказывалось, что Сталин лично заложил бомбу в карабахскую проблему (увы, не только в нее), и эта бомба может взорваться в любую минуту.

Еще одна беседа партийного товарища с другим соискателем докторской из ВПШ заканчивалась настоятельной рекомендацией снять диссертацию с рассмотрения, чтобы сохранить возможность ее защиты позже. Одним из аргументов был тот, что во введении диссертант написал «Как указал XXIV съезд партии». Осведомленный товарищ сказал, что через месяц будет XXV съезд и в тезисах к съезду по этому поводу будет указано другое.

Надо сказать, что там я понял, что еще актуальны слова из песни «партия – наш рулевой», хотя некоторые считали, что хвост (КГБ) уже давно вертит собакой (КПСС), хотя по определению он должен быть спереди (передовой отряд партии). Но тренд был налицо, а на идеологию КГБ не претендовало.

Наконец настал час Х. Соискатели, проходившие чистилище (человек пять – семь), собрались как студенты перед дверью экспертной комиссии. Вызывали по одному. Результатов не объявляли – обещали прислать по почте. Порядка кто за кем, ни по алфавиту, ни докторские вначале, не было – выходил секретарь Совета и приглашал очередную жертву.

С удивлением обнаружил среди ожидающих Мишу Чаповского, начальника 151 сектора нашего ящика. Миша (Михаил Захарович) был электронщиком. Он первым начал использовать новые малошумные транзисторы в усилителях для радиогидроакустических буев. Довольно рано защитил кандидатскую диссертацию под руководством тогдашнего киевского гуру в радиоэлектронике И. Н. Мигулина, д. т. н., профессора КВИАВУ. Мигулин же благословил его на докторскую.

По работе мы с Мишей не пересекались – во – первых, я еще только начал выходить с техническими заданиями на спецов из отдела 15, который занимался предварительными усилителями и фильтрами, и, во – вторых, он работал в основном на задачи 10, 11 и 12 комплексных отделов нашего ящика (отделы по буям и автономным станциям). Вежливый, улыбчивый, казавшийся несколько замкнутым, не отвлекавшийся разными культурными манками от работы и науки человек. После двух прошедших комиссию (одного красного и растрепанного и другого улыбающегося) настала очередь Миши. Дверь в «чистилище» была прикрыта неплотно, и кто – то приник к щели, чтобы услышать, что говорилось. Пока я среагировал и попросил меня пропустить к щели – коллега! — прошло какое – то время. Миша говорил тихо. Вопросы задавались погромче. Их тон и громкость нарастали – комиссия «заводилась». Не помню формулировок вопросов, но они больше касались не аппаратуры, а теоретического обоснования ее применения.

Согласно теории такого – то…, из экспериментов таких – то, описанным там – то…

Аппаратура, разработанная Мишей и его лабораторией, уже работала. И на Севере при низких температурах и торошении льдов, и на юге при 3‑х балльном волнении. Методика проектирования усилителей на транзисторах была опубликована в монографии, написанной совместно с Мигулиным, уже выдержавшей два издания. Но Миша вместо того, чтобы отвечать по существу, начинал свои ответы словами: «Я не знаю этой теории, но…» – или – «Я не знаком с этими экспериментами, но…».

Единственное, что я еще помню, это мнение одного из членов комиссии: «Что же Вы, претендуете на докторскую степень и не знаете того, что делается в вашей области и в смежных дисциплинах?». Ни второй, ни третьей ступенью в понимании работы, которому меня учил Доступов, никто не озаботился. Было ясно, что Миша был «заказан». Оказалось, что следуя антисемитским установкам партии и лично Кириллова – Угрюмова, первое рассмотрение диссертации закончилось отказом от присуждения степени.

Флот возмутился и потребовал диссертацию по специальности радиоэлектроника к себе, на экспертную комиссию по «вооружению и снабжению» флота, на которой рассматривались работы, сделанные в интересах флота. Там решили, что Миша достоин степени. Тогда назначили согласительную комиссию, которая вынесла положительное решение о присуждении степени. Когда это решение утверждалось на Президиуме ВАК, то Кириллов – Угрюмов, обладавший хорошей памятью на фамилии и лица, спросил: «Чаповский – это такой черненький»? К несчастью, он видел Мишу во время апелляции. Да, подтвердил секретарь и показал фотографию в личном деле. «Помню, помню. Что это за безобразие – сначала отклоняют, потом снова присуждают – послать ее на другой экспертный совет». И Миша «попал». Было ясно, что решение будет отрицательным, что и было исполнено. Документы у Миши вроде были «справные», но Кириллов – Угрюмов (К. У.) носом чуял – «есть в нем не наше».