Василий Новобранец - Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Дольше всех продержался в Академии начальник кафедры оперативного искусства Иссерсон, но вскоре и его постигла такая же трагическая судьба.

Иссерсон был человеком свободного творческого ума. Нигде в его трудах я не находил ссылок на полководческую гениальность Сталина. Как известно, невежество не терпит соседства светлых умов. Началась кампания против Иссерсона, затем и он попал в сонм «врагов народа».

Я был тогда парторгом учебной группы. Старостой был полковник Миша Шарохин. Комиссар Академии генерал-полковник Фурт созвал парторгов на совещание, и секретарь партбюро Академии (фамилии не помню) поставил перед нами вопрос об Иссерсоне как о человеке, который преподавал оперативное искусство с «чужих позиций». Нам предлагалось «повысить бдительность».

Мы недоумевали, переглядывались между собой. Как в детской игре в «телефон», шептали друг другу:

– Как повысить? Бдительность в какой области?

Мы знали, что книга Иссерсона «Глубокая операция» пользуется всемирной известностью, что наша теория оперативного искусства самая передовая в мире и выше, чем в буржуазных странах. Мы знали биографию Иссерсона. «Родственников за границей у него не было, и теща не принадлежала к буржуазному классу». Мы не знали конкретно, в какой части «поднимать бдительность», а тем паче «организовывать против него общественное мнение».

Но мы не могли и выступать за него. Все очень хорошо знали, что защищать человека, намеченного сверху как «враг народа», смертельно опасно. Защитники попадали в один лагерь с подзащитными. Поэтому мы пошли по линии наименьшего сопротивления: когда ставился вопрос об исключении из партии, мы подавляющим большинством голосовали против.

Двое суток комиссар Фурт и партийные «вожди» мучили нас на партийных собраниях. Но нужного им решения так и не добились.

Несмотря на молчаливое сопротивление широкой партийной общественности, Фурт решил расправиться с Иссерсоном на партбюро.

Я помню хорошо это постыдное заседание партбюро Академии с активом и до сих пор испытываю чувство стыда. «Штатные» докладчики якобы с позиций марксизма-ленинизма пытались найти в трудах Иссерсона порочащие его идеи. Но профессор Иссерсон был человеком эрудированным и одного за другим «патентованных марксистов» «сажал в галошу». Но невежды не смущались. Они переходили наличные оскорбления, на передергивание слов и фраз и на обычную клевету «по слухам». Этими нечестными приемами они довели Иссерсона до слез…

Мы, слушатели, не могли выдержать такого измывательства над человеком и ученым, которого уважали. Один за другим мы покинули заседание партбюро. Ушел и я. Не знаю уж, как голосовали за исключение, но факт тот, что Иссерсон исчез. Советской военной науке был нанесен еще один тяжелый удар.

Среди слушателей царило недоумение, а порой почти неприкрытое озлобление против партийно-политического руководства, в особенности против невежды Фурта, а потом и Гаврилова, организовавших и проводящих разгром преподавательских кадров Академии.

Вслед за первым туром арестов преподавателей последовал второй тур – арестов уже слушателей. Основной удар был направлен на ведущий второй курс. Он создавал общий протестующий тон. В результате «чистки» из 150 слушателей ко дню выпуска осталось всего 42 человека. Остальных или просто выгнали из Академии, или направили в концлагеря.

Наш второй курс каким-то чудом погрома избежал. В этом нужно отдать должное Мише Шарохину, члену партбюро Академии, и секретарю курсовой парторганизации Сафонову. Они на партбюро категорически отвергали все обвинения и грозились не поддержать их среди слушателей.

Попал под этот удар и наш начальник группы полковник Вейкин. Однажды я встретил его в штатской одежде в Академии и был очень удивлен этим маскарадом. «Что, думаю, за таинственное переодевание?»

Спрашиваю его, в чем, мол, дело? Он говорит, что его уволили из Академии и он где-то устроился заведующим гаражом.

Вейкин был тогда беспартийным. Со слезами на глазах он рассказал мне свою историю и попросил как парторга побеседовать со слушателями и дать ему отзыв о его работе в Академии. Может быть, наша характеристика облегчит его судьбу.

– Ведь меня, – говорит он, – вот-вот арестуют.

Я хотел немедленно идти к Фурту и Шлемину просить за Вейкина, но он предупредил:

– К ним не ходите, ничего от них не добьетесь, а вот ваша коллективная справка больше даст. Но имейте в виду, что и вам эта коллективная характеристика может принести неприятности.

Я все же пообещал Вейкину сделать все, что смогу. Поговорил со старостой группы Мишей Шарохиным (ныне генерал-полковником). Он также очень болезненно воспринял судьбу Вейкина. Все мы уважали Вейкина как человека высокой культуры, скромного, вежливого и грамотного в военном отношении. Он обладал большим оперативно-стратегическим кругозором и хорошими методическими навыками в преподавании. Заниматься с ним было одно удовольствие. В свободной товарищеской обстановке мы глубоко изучали большие вопросы военного искусства.

И вот с этим человеком такое несчастье!

Мы с Шарохиным созвали буквально нелегальное собрание нашей группы. Обсудили не только судьбу Вейкина, но и некоторые действия руководства Академии. Решили написать положительную характеристику на Вейкина с требованием восстановления его в армии.

Собрание проходило на редкость активно и страстно. Все выступавшие были едины в своем мнении. Блестящую характеристику полковнику Вейкину подписали все двадцать человек слушателей – коммунистов.

Когда я передавал документ, подписанный двадцатью членами партии, Вейкин, очень тронутый, сказал:

– Теперь мне не важно, что обо мне думают всесильные мира сего. Мне важно, что думает обо мне народ.

Не знаю, какую роль в его судьбе сыграла наша характеристика, но уже после войны я узнал, что Вейкин, во-первых, жив и здоров и, во-вторых, имеет звание генерала. Как уже говорилось выше, и в этом вопросе большую роль сыграл Миша Шарохин, бывший член партийной комиссии Академии. Он всячески старался отклонить необоснованные обвинения и многих товарищей спас, в том числе Маландина и Курасова, намеченных было к изгнанию из армии.

Мы ожидали, что наше нелегальное собрание раскроется и нас с соответствующей проработкой вышвырнут из Академии. Но все обошлось благополучно. Никто из нашей группы не проболтался, и, следовательно, не было среди нас тех, кого народ очень метко назвал «стукачами».

Также без всяких конкретных обвинений был изгнан из Академии и уволен из армии полковник Баграмян И.Х. (ныне маршал). Случай показательный, и о нем следует рассказать особо.