Василий Новобранец - Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Однажды в Москве, когда я уже работал в Разведупре Генштаба, встретил на улице полковника Баграмяна. Я знал его еще по Академии им. Фрунзе. Мы были однокашниками по выпуску, и между нами были приятельские отношения. Увидев его, стал приветствовать:

– A-а, Иван Христофорович! Здорово! Ну как живешь? Где работаешь?

Однако улыбка Баграмяна была очень кислая. Пожимая мне руку, он со вздохом покачал головой:

– Плохо, брат. Выгнали меня из Академии и демобилизовали из армии.

Меня будто кто обухом по голове хватил. Стою, молчу и смотрю на товарища, с которым учился в двух Академиях. Знал, как себя, как самого способного среди всех слушателей. Он еще в 1931–1934 годах прекрасно разбирался в оперативно-стратегических вопросах, имел хорошее общее образование. Частенько мы бегали к нему за помощью при решении какой-либо сложной задачи. И он никогда не отказывал товарищам. Когда в преподавательских кадрах Академии Генштаба по вине Сталина образовался большой провал, Баграмяна как лучшего слушателя оставили при Академии преподавателем.

И вот изгнали! Легко сказать!

Чем же, думаю, помочь ему? Когда выручали Вейкина, у нас была целая группа дружных ребят. А сейчас я в Разведупре один и в опале и ни в чем конкретном помочь Баграмяну не могу.

Стою, думаю, переживаю…

Баграмян сказал, что собирается уехать из Москвы домой, на Кавказ, в Армению.

Ну тут уж я полностью воспротивился его намерению и сказал:

– Если ты уедешь из Москвы, считай, что ты для армии пропал окончательно. Нет! Тебе нужно сидеть в Москве и бороться, пока есть возможность, пока тебя не упрятали за решетку. Но даже и за решеткой нужно бороться. Советую тебе сделать вот что: пиши во все советские, партийные, гражданские и военные организации. Даже в профсоюзы, в ВЦСПС. Описывай подробно, как они с тобой расправились, требуя расследования всего дела и восстановления в армии. Не жалей бумаги, чернил и труда. Пиши! Главное, пусть побольше людей узнает, как с тобой расправились. Ведь с тобой расправилась так мерзко какая-то кучка подлых людей. Так вот ты о них и говори, пускай их имена станут известны многим.

Баграмян со мной согласился и, по-видимому, своими письмами охватил широкий круг партийных и советских организаций. Примерно через месяц я опять встретился с ним на улице.

– Ну как, – спрашиваю, – дела, Иван Христофорович?

Он весело смеется:

– У-у, брат, тут такая каша заварилась! На днях вызывали меня в Управление кадров к самому генералу армии Щаденко. Пришел я к нему. Он выскочил из-за стола, бегает по кабинету, машет кулаками и кричит: «Ты что, так тебя растак… – помянул всю мою родню и кое-кого из богов. – Что ты, – кричит, – всем пишешь, что тебя обидели? Даже в ВЦСПС написал! Ты что, член профсоюза? Какого? – Долго ругался. Когда задохнулся – утихомирился и говорит: – Ладно, восстановим тебя в армии!» И вот! – Баграмян провел руками по кителю: – Вот, вернулся в армию. Получил выпуск из Академии и все, что положено. Еду сейчас начальником оперативного отдела Киевского военного округа».

Я искренне поздравил Ивана Христофоровича, а сейчас рад вдвойне, что наша армия не потеряла видного полководца, сыгравшего большую роль в Отечественной войне.

Вновь мы встретились уже на фронте в первые дни войны. Но об этом позже.

Вот в такой ядовитой политической атмосфере мы учились в Академии Генштаба. Много очень одаренных слушателей или погибли в лагерях, или не смогли закончить своего военного образования, и тем самым армия лишилась хороших командиров.

В конце июня 1939 года наш курс сдавал экзамены «оперативные разработки» и дипломные работы. Я работал над темой «Оборонительная операция армии». И будто в воду глядел: в первые же дни Великой Отечественной войны мне пришлось участвовать в оборонительной операции армии. Только характер обороны был иной, совсем не такой, как мы изучали. Но об этом ниже.

Выполнив работу – последнюю перед выпуском, – уже вечером с чувством большого облегчения я пошел домой. Вот и снят с плеч тяжелый груз, окончен еще один этап в моем военном образовании. Надо полагать, мои настроения и думы напоминали думы и мечтания всех студентов, окончивших экзамены: как бы и где бы лучше отдохнуть. Вспоминались разные бездумные летние развлечения вроде рыбалки на берегу пустынного озера, ночлега у костра. Поесть бы ухи с дымком или печеной картошки с угольком вместо осточертевших бутербродов в буфете Академии. К этим мечтаниям располагали длинные горячие летние дни. Можно, конечно, и с семьей поехать куда-либо на юг или к себе на родину, в Полтавщину. Хорошо бы также отдохнуть у родственников жены под Киевом.

О будущей работе не думалось. Среди нас, военных, устойчиво держалось фаталистическое убеждение: «Начальству видней, куда послать!» У нас были поговорки: «Дальше Кушки не пошлют!» и «Меньше взвода не дадут!»

И вдруг звонок телефона:

– Немедленно явитесь в штаб Академии.

И тотчас же подумалось: «Ну вот и решение моей судьбы».

В штабе разговор был предельно краток:

– Завтра в 12 часов дня явитесь в Генеральный штаб и выезжайте в распоряжение Забайкальского военного округа, где организуется штаб фронтовой группы.

В Генеральном штабе нам кратко сообщили, что в районе Халхин-Гола назревают большие события, могущие перерасти в серьезный военный конфликт, а возможно, и в войну. В Чите организуется штаб фронтовой группы как филиал Генерального штаба. Мой друг полковник Миша Тестов получил назначение на должность начальника оперативного отдела штаба 1-й армейской группы к комкору Жукову. Я был назначен в оперативный отдел штаба фронтовой группы.

На следующий день после разговора в Генштабе одна группа генштабистов, в том числе и мой друг Миша Тестов, вылетела самолетом, а другая – Григоренко, Ломов, Печененко и я – выехала поездом в Читу.

До Читы поезд шел свыше шести суток. Я уже вышел из того возраста, когда даже малая поездка в незнакомый край вызывает повышенный интерес. Мне уже пришлось повидать немалую часть Родины: Полтавщину, Киевщину, Харьковщину, Ленинград и Северо-Западную область. Многое в этих областях радовало, многими картинами любовался, но только в эту поездку в Читу я со всей глубиной почувствовал – проник в смысл слов известной песни Лебедева-Кумача – «Широка страна моя родная!».

День и ночь шестеро суток поезд с небольшими остановками мчался на Восток. Бежали за окном, как кадры чудесной кинокартины, горы, степи, леса, грохотали тоннели и мосты над невиданно широкими реками, мелькали города, поселки, хутора, на станциях встречались люди незнакомого обличия, в странной одежде и со странным говором.

И все это был Советский Союз, советский народ!