Esther Kaye - Adoneinu Bar Yochai

– Вот ваша еда, – поторопила жена раби Шимона, – завтра во сколько мне прийти?

– Приходи с первыми лучами солнца, – попросил рабби Шимон, стал торопливо и ласково благодарить ее за пироги, что положила она для них в сверток из ткани, а в глубине души клялся ей и себе: «Милая, ты не застанешь нас, ибо так нужно. Я не желаю тебя подставлять под удар. Когда ты войдешь в дом учения, нас уже там не будет. Прости меня, любимая».

Он взглядом пытался донести до нее то, чего не могли вымолвить уста его.

Она вздохнула – не поняла ничего. Только ощутила, что, помимо слов сказанных, он что-то еще ей пытался внушить. Будто дуновение зловещее, тень страха, холод ужаса овладевали ее преданным сердечком.

– Шимон! – простонала она. – Оставь Элазара со мной!

Как будто понимала, что без сына он далеко не уйдет.

Вмешался ее отец, оторвал дочь от ее мужа, молча увел ее, тихо рыдавшую, прочь из синагоги. Это лучшая услуга, которую он мог оказать зятю. Женщины все понимают, но их невозможно контролировать, и потому они могут быть опасны. Нет, они не дуры, они просто неподконтрольны. Поэтому их надо держать подальше от серьезных мужских дел.

На рабби Шимона он не сердился: знал отлично, что тот по-другому поступать не мог. Чувство правды в нем было превыше всего. Никакие заискивания перед римлянами не могли быть ему свойственны. Он был обречен на оппозицию. Он не лез на рожон, его спровоцировали, его подставили. Знать бы точно, кто это сделал! Доносчик будет превращен в груду камней!

Почему рабби Шимон не пользуется своими знаниями о потустороннем мире, не задействует ангелов и чертей?

…Поскольку тесть признавал его гениальность и превосходство во всем над собой, то не лез к нему в душу. Попрощаться им так и не довелось.

На рассвете, пробравшись в мансарду под крышей синагоги Пекиина, дочь его не нашла там ни мужа, ни сына. Только веточка оливы, как напоминание о горечи жизни, о горькой участи тех, кто выбрал самостоятельный путь мышления и развития, о тех, кто не пожелал смешаться с толпой и разделять с ней ее заблуждения – горькая веточка маслины валялась на полу.

– О Шимон! О Элазар! – вскричала женщина, падая ниц.

По двору синагоги, бряцая оружием, уже топтались десятки римских солдат.

– Именем императора! – ее схватили за плечо и грубо подняли, встряхнув. Веточка оливы была растоптана сапожком-котурном знатного посланника, который совал ей под нос некий документ.

– Республика требует выдачи твоего мужа, изменника Симеона! – арест должен был производиться по закону, с соблюдением процедуральных требований. Ей было представлено обвинение, кто-то из местных переводил на древнееврейский язык и текст документа, и вопросы офицера.

…Она довольно долго водила их за нос, то неверно называя свое имя, то всплескивая руками и клянясь, что вот сейчас, разумеется, муж явится на молитву и они смогут сами его обо всем расспросить… И что, конечно же, это простое недоразумение, лживый навет, наверняка, кто-то из оппонентов в ученом споре позавидовал остроумию ее мужа и сделал его объектом преследования со стороны благородной Римской республики.

…За ее мужем сразу же снарядили погоню, а ее продолжали стеречь двое римских солдат. Она предложила им угощение: вот, возьмите, в свертке такие вкусные лакомства. Солдаты и вправду были голодны. Их рано разбудили и погнали из гарнизона. Они с удовольствием отведали пирогов, предназначенных РАШБИ и его сыну.

Она думала: муж умеет наводить огненную завесу. Он владеет силами. Но захочет ли? Ведь Акива, учитель его, не пожелал чудесным образом избавляться от мучителей.

О, как дивно и страшно бывало глядеть на огонь, которым он окружал себя порой во времена углубленного изучения Торы!

Она вспомнила о полыхании огня, изображение пламени укрупнилось, и она потеряла сознание.

– Отнесите ее домой, – сказал, вернувшись, офицер.– Да что вы тут жуете? Животные! Жрете пироги при исполнении служебных обязанностей? – он раздавал им затычины и подзатыльники. Когда стражи порядка вынесли женщину, офицер и сам решил попробовать, что там было, в этом свертке. Он съел булочку и остался весьма доволен.

Жизнь Элазара, «сложного подростка», протекала в Верхней Галилее. Матушка готовила вкусные хлебы, и он еще особенно любил поджаристые пирожки со всякими начинками.

Он располнел. Его голова не была настроена на учебу. Парень рос силачом. Однажды проходили люди около их дома и увидали то, как сын самого РАШБИ «снимает пробу» с маминых пирожков, с пылу-с жару наполняет рот торопливо, едва дожидаясь, пока с печи на ухват, с ухвата на сковороду, со сковороды – в тряпочку уложится ароматный, выпеченный из грубой муки, мясной пирожок. Экая радость, экое счастье. По рукам тек жир, по всем внутренностям распространялось живое тепло кушанья.

– Не стыдно тебе? – говорили эти люди.– Сын такого великого отца!

Ему надоело слушать их занудливые речи. Он взял да и закинул их ослов на крышу здания.

«Ну дает парень! Мы будем жаловаться твоему отцу!» – заявили придирчивые прохожие.

– Да жалуйтесь, сколько хотите, – отвечал парень на сленге.

…Делегация выбрала подходящий момент, чтобы предстать перед великим рабби Шимоном.

– Твой сын… – начали они.

РАШБИ понял сразу, что им от него нужно: чтобы он осудил своего сына и занялся его воспитанием… Он, чье имя впоследствии будет упомянуто в каждом, каждом трактате Талмуда на века, получает упреки от случайных прохожих.

Сказать, что ему было больно – это значит не сказать ничего. Его сына не приняли в академию рабби Иегуды а-Насси, князя Израиля. Его сын на своей бар-мицве даже не понял речей, обращенных к нему мудрецами! Они благословляли его сумасшедшими, величайшего уровня благословениями, а он плакал, считая, что они его проклинают.

«Элазар еще не созрел, не раскрылся. Выглядит увальнем. Не смотрите на это! Видели бы вы, какую великую, огромную душу привлек я в наш мир в его лице!» – думал рабби Шимон.

– Так что вы имеете против моего сына? – строго произнес он, сворачивая свиток, которым был занят.

– Он… – затрепетали жалобщики под его взглядом, начиная заикаться, – он…

– Вознес наших ослов…

– Куда он вознес ваших ослов? – презрительно перебил рабби Шимон.

– Уважаемый рабби Шимон, он поставил наших ослов на крышу сарая, и они жалобно орут.

– Кто?

– Ослы наши.

Он неспроста сказал – Кто? – он хотел, чтобы сами эти люди поняли, что подобны ослам в своем упрямом желании осудить.

– Попросите у него прощения, и он снимет ваших ослов и поставит на землю.

– Прощения? За что?

– Но ведь вы говорили с ним? Вы делали ему замечания?