Галина Сафонова-Пирус - Ведьма из Карачева. Невыдуманная повесть

Так-то, моя милая, всё это – серость наша. Не к душе мне все это было, как и деду моему Ляксею. Можить, как раз за это люди его и уважали. Всё-ё, бывало, как горе какое у кого, так и шли к нему за советом: Ляксей Ляксеич, вот так-то, мол, и так… посоветуй! Со всей деревни ходили.

Фабрика, где я работала, была карачевского купца первой гильдии 40 40 Купцы первой гильдии торговали и оптом, и в розницу. Собакина Ивана Ивановича, а управляюшшым у него служил Скорбилин Тихон Николаевич. И под его началом были такие дли-инные сараи, где пеньку бородили и хранили. А еще масленка рядом была, где масло конопляное отжимали, и мы всё-ё бегали к ней с булочками. Купишь, прибяжишь, а тебе ее там и помаслють. Жена Тихона Николаевича, нашего управляюшшего, меня очень любила, и все так-то призовёть к себе, да и дасть какое-нибудь поручение легкое. А однажды послала меня за ножницами к этому самому купцу Собакину. Пришла я. Зашла к ним в дом… никого нетути, а кругом чистота, пол блястить, как зеркало! Крадусь я так-то по этому полу… к постелям, похватаюсь за одну, за другую, а они бе-елые стоять, что из снега! Думаю себе: да как же и спать-то на таких?.. должно, что на снег лечь, то на эту постель. А Людмила Васильевна, жена Собакина, где-то сидела да наблюдала за мной, и когда стала я выходить, вижу: у двери медведь на задних лапах стоить! Обмерла я прямо! И тут она как расхохочется! Уж так смеялася, так смеялася, что даже сам Иван Иванович на этот смех ее вышел. Рассказала ему, и опять они смеяться, а я подхватилася, да ла-та-та! Уходить скореича.

Сам-то Иван Иванович Собакин семью нашу хорошо знал и всё-ё отцу лавку на Ряснике открыть советовал, а когда тот помер, то, бывало, как встретить мамку, так обязательно и спросить:

– Чего, Дуняш, в лавку-то к нам не приходишь?

– Да совестно мне, Иван Иванович, у меня ж и так долгов-то…

– Ничего, приходи.

И вот пошла мамка к нему под праздник, а он и надавал ей и муки белой куль, и дрожжей, масла, гостинцев разных для нас. Мамка было раскрыла рот… что, мол, денег то не хватить, а он:

– Ну ладно, Дуняш, ладно…

А сам шу-умить с приказчиком нарочно, чтоб отец не заметил, тот-то стро-огий был и долги в книгу обязательно записывал.

– Спасибо тебе, Дуняш, спасибо.

Да бярёть долговую книгу, раз… и зачеркнул в ней долг.

Добрый был человек Иван Иванович, хороший, да и жена его, Людмила Васильевна… Она хоть и помешшицей была, но такой простой казалася! Даже праличом ругалася. Своих детей у неё не было, можить потому и любила меня и даже хотела к себе в дом прислугой взять, но мамка воспротивилася:

– Не, не отдам. У вас приказчиков молодых много, еще с пути собьють мою Маню.

– Да нет, мы строго будем.

– Ну-у, строго… Где ж за ними уследить!

Что на его фабрике делали? А вот что. Тогда ж на крупных из пеньки веревки пряли, канаты делали, а на нашей только отходы пеньковые обрабатывали. И называлися они лапами. Бывало, ходить по кругу лошадь и барабан с зубцами врашшаить, а ты стоишь, и эти лапы через зубцы пропускаешь, пропускаешь, костра и мельчится. Дома-то, на мялке, костру так не разобьешь, не-ет, а вот на этом барабане… После него лапу эту трясешь, трясёшь и складываешь. Потом их прессовали в бунты, перепутывали веревками, грузили и куда-то увозили.

Раз трясу я эти лапы, а тут и приходить Коля, сын Тихона Николаевича, нашего управляюшшего. Стал в сторонке и всё смотрить, смотрить на меня, а когда я чуть ослобонилася, подошел, взял за руки и говорить:

– Такие рученьки маленькие, а делают грязную работу.

Посмотрела я на него так-то… А его-то руки белые, мягкие, да и сам чистый, выхоленный. А во чужой!.. Вот и начал этот Коля приходить, как что, и вотон! Мамка, бывало, забяжить ко мне, приподнимить папуши, а там – груши, яблоки. А другой раз и котлетку принесёть или пирожок какой. Вот и прознали про это наши ребяты фабричные и как начали его дразнить: «В цыганчишшу влюбился!» Прямо прохода этому малому не давали, а он еще и скажить мне так-то:

– Маня, ну какая ж ты цыганка? Ты же такая красивая!

А отец-то этого Коли простоватый был, добрый. Бывало… и не раз, дасть ему Иван Иванович Собакин деньги для рабочих, а он, видать, на нужды какие и растратить. Подойдёть срок нам платить, а у него и нечем, вот потом и гоняемся за ним. Прибягим в контору:

– Где Тихон Николаевич?

– В церковь пошел.

Пустимся и туда:

– Тихон Николаевич, деньги-то наши…

– Тьфу, сотаны! – Перекрестится: – И в божьем храме, окаянные, нашли, Ну нет у меня денег, нет!

Но все ж выташшым сколько-то, хоть понемногу, но дасть… Да что с ним стало, когда буржуев разгромили. То, что и с другими. Он же никуда не уехал и в такой бедности жил! Правда, не в Карачеве, а там-то, на Белой горе. Дочка с ним осталася, Марусей звали, и с Колей этим уж очень похожи были. Когда их разорили, вышла она замуж, но вскорости померла… А как-то на базаре по обличью узнала я её дочку… это уже после войны последней было. Узнала, подошла к ней да говорю:

– Скажите мне, пожалуйста, ваша мать не Скорбилина Маруся?

– Да, – отвечаить.

– Как вы, – говорю, – похожи-то…

– Да что вы, тетя! Похожи… – Ну, она лицом-то похожа, но такая зануженая 41 41 Зануженная – Забитая, неухоженная, слабая. ! И росточку-то… – Мама моя красавицей была.

– Да-а, милая… – говорю, – ты же, наверное, знаешь, как мама твоя жила. Одна девочка в семье, выхоленная, вся в кружевах. Её только на руках и носили… Ну да ладно, ты мне про братьев-то расскажи, их же трое было.

Она и начала:

– Виктор помер еще в двадцатом от голода и дизентерии, Вова теперь инженером в Крыму работаить, а вот Коля… – И замялася. Ну, я и поняла, что он или за границу ушел, или его расстреляли. – А вот мама рано умерла.

Ну, ясное дело. Попасть в такую жизнь из той-то, в которой жила… Тихон Николаевич хоть и из образованных был, а обеспечить её, как раньше, уже не смог.

Ишшо про фабрику тебе? Да вроде всё уже рассказала… А проработала я там зиму, а весной… Бывало, бягим на работу с девчатами босичком легко, быстро! А выходили рано, часам к семи, и работали столько, сколько кому нужно. Натрясешь кон-другой, а потом и отдыхаешь. Поесть с собой брали, а иногда еще и булочку какую купишь или калач за копейку. А калачи эти хоть и не из белой муки были, но до чего ж вкусны! Наешься, завалишься в свой кон на папуши и поспишь, потом – опять работать и когда с работы домой бяжишь, еще и теплых булочек купишь… А раз так-то прихожу домой, а у нас – дедушка с бабушкой сидять и дядя незнакомый… Молодой, красивый. Да и мамка встречаить наряженая, причесаная. Встречаить и говорить:

– Ты, Маня, пойди умойся, надень платьице почишше.

А я и спрашиваю: