Александр Соколов - Александр Кравцов. Жизнь театрального патриарха

Саша спел генералу песню «Звёздочка». Генерал одобрил и песню, и голос мальчишки.

Саша стал рассказывать о том, как певица, что исполняла «Звёздочку», и её товарищ запели известную песню и весь зал им подпевал: «Кто сказал, что надо бросить песни на войне?» И Саша тоже спел её.

Генерал долго молчал.

– Знаешь, а вдруг ты – артист? – проговорил раненый.

– Служу Советскому Союзу, – откликнулся мальчик.

– Вот так и служи… У тебя выходит…

Поздно вечером Саша передал дежурство пожилой медсестре…

Наутро он застал пустую палату. Тело генерал-майора Губаревича отнесли в морг.

Весь город хоронил генерала.

В зале дома культуры Сальска посередине стоял гроб с генералом. Саша стоял у гроба одним из первых и плакал. К нему подошёл местный паренёк и спросил:

– Это твой отец?

– Нет.

– А кто?

– Никто, я из госпиталя, был с ним санитаром.

Так за два года он стал взрослым, хотя ему было двенадцать.

Боевого генерала похоронили в Ростове-на-Дону…

Советская армия двигалась на запад, а с нею – и госпиталь…

27 января 1944 года в Керчи (где находился к тому времени госпиталь) он узнал о снятии блокады с Ленинграда, и из его глаз брызнули слёзы…

Прошли ещё две весны. Настал погожий май 1945 года. 9 мая был тёплый, солнечный, радостный день, звуки патефонного танго и фокстротов разносились по улицам Ленинграда. Саша надел синюю курточку из американской помощи советским детям, на груди её сверкала медаль «За боевые заслуги». Он подошёл к матери:

– Всё, мамуля, вставай. Победа! Слышишь?

Мать молчала.

– Ма, что с тобой? Сегодня же – День Победы!

Мать встала, набросила старенький халатик, затем сняла со стены большую фотографию в коричневой деревянной раме. На фотографии, утопая в лучах последнего предвоенного лета, были сняты в рост всей семьёй. Фотографию мать поставила на обеденный стол.

Она медленно опустилась на стул, долго вглядывалась в остановившееся мгновение недавнего счастья.

Затем уронила голову на руки и разрыдалась

Впервые за всю войну…

После войны Татьяна с сыном вернулись в Ленинград.

«После снятия блокады я вернулся в нашу довоенную квартиру. Потом приехала мама. Во время блокады у нас умерли все наши ленинградские родственники, не вернулся с фронта и отец. Мы занимали две комнаты в коммунальной квартире на Форштадтской улице: огромная кухня, просторные коммунальные помещения, тогда ещё никто и понятия не имел, что такое совмещённый санузел. Кроме нас, там жили ещё двое соседей. Одна из них – артистка Ленинградской филармонии Левицкая: она была нашей питерской Риной Зелёной – говорила на эстраде детскими голосами. У неё был муж, инженер, прекрасный, добрый человек, который называл меня, ещё маленького дошкольника, «мамин хвостик». Жили дружно. Но в 1938 году его однажды вызвали куда-то, и он больше не вернулся». (Интервью газете «Квартирный ряд», 3 февраля 2005 г.)

Летом 1945 и 1946 годов Сашу и многих других детей отправляли на отдых (обычно на два месяца) в пионерлагерь (в то время он назывался – комсомольско-детская здравница) на побережье Чёрного моря в посёлок Голубая Дача. Расположен посёлок прямо у моря на левом берегу горной речки Неожиданной, в 15 км к северо-западу от районного центра Лазаревская. В 1905 г. на карте Военно-Топографического управления был отмечен хутор Голубева. Первое упоминание о посёлке Голубая Дача относится к 1920-м годам.

Александр Кравцов в 2000-е годы написал повесть «Голубева дача», где это название варьируется и как Голубиная Дача. Из вышеуказанного понятно – почему.

В пионерском лагере за эти два года побывали необычные дети: многие с орденами и медалями Великой Отечественной – партизаны, разведчики; дети погибших фронтовиков. Странными были эти сыны полков, госпиталей и партизанских подразделений. Дети с солдатскими повадками. Их чистые души морщились от чужой грязной брани, но в компании сверстников они сами разряжались весёлым матючком, пересыпая родную речь немецкими, итальянскими, румынскими словечками того же разбора. Это было чем-то вроде пароля из киплинговского закона джунглей: «Ты и я – одной крови!» И, в какой-то степени, – соревнованием за положение Василия Тёркина в солёной солдатской компании.

В повести «Голубева Дача», где главный лирический герой – Андрей Ларионов – образ собирательный, Александр Кравцов описывает как раз этот период своей жизни. Ларионов, конечно, не Кравцов, Саша не играл ни на одном инструменте и не был вором, но в повести много автобиографического, того, что Булат Окуджава называл «из собственной судьбы я выдёргивал по нитке». В ней отражены удивительно точно жизнь, быт и психология детей войны…

Мирные будни брали своё. Саше надо было заканчивать среднюю школу. После четырёх военных лет он снова пошёл учиться. Литературу у них преподавала Мария Григорьевна Блок, племянница знаменитого поэта Александра Блока. Преподавала талантливо, весь класс был влюблён в неё и, конечно, увлёкся литературой.

Блистательный учитель по математике Георгий Семёнович Булык за один месяц подготовил Сашу по математике.

Школу он закончил в 19 лет. Было это в 1950 году.

Мать вновь стала работать юрисконсультом.

Как-то один из чиновников (по фамилии Валеев или Валяев), поедая обед в столовой Смольного, заявил во всеуслышание:

– На войне погибли десятки миллионов людей, но не всех же считать героями!

Все, кто слышал, смолчали. Все, кроме Татьяны Константиновны:

– Неужели вам повезло разглядеть такие подробности с высоты пожарной колокольни в каком-нибудь тыловом Намангане? Как вам удалось?

Присутствующие рассмеялись.

Чиновник не пожелал остаться в долгу:

– Гонору-то сколько! А у самой муж три месяца уклонялся от призыва. По документам сразу видно, что только в сентябре сорок первого удалось изловить.

Юрисконсульту следовало бы ответить в соответствии с её умом и красноречием: «Муж мой был забронирован от призыва в армию как учёный. Он добровольно потребовал снять броню, ушёл на фронт и погиб. Так что вы напрасно стараетесь приписать его в свою компанию».

Но случилось иначе. В ней проснулась юная Таня на женевской улице. Она молча подошла к клеветнику и наотмашь вмазала ему по скуле.

– И это – советский юрист? – прохрипел чиновник.

Далее последовала месть. Её вынудили уйти «по собственному желанию». Это было только начало расправы тайной, долгой и успешной.

Куда бы она ни обращалась в поисках работы, ей вежливо сообщали, что должность внезапно сократили или ещё раньше обещали кому-то.

Почти два года длилось это хождение по адовым кругам, пока люди с совестью и сочувствием чужой беде не сообщили ей, что этот чиновник написал донос на гражданку Кравцову Т.К., которая «проживала на оккупированной территории, но почему-то скрыла в своих анкетах это обстоятельство». Такая репутация в те времена равнялась «волчьему билету».