Борис Шагаев - О театре и не только

– Арухан, Алексей. Тут Шагаев сидит. Осторожней будь! – на улыбке пробросил бывший директор театра Тачиев Анджа. Все расхохотались. Алексей Балдуевич: «Он мой родственник». Опять нимб вырос у меня над головой, но никто этого не заметил. Тачиев: «Я знаю Бориса. Работали с ним. Ну, ты доволен мной режиссер?». Я серьезно так наиграл чуток: «Анджа Эрдниевич, хорошо жили. Только зарплату мало давали». Все опять расхохотались. Тачиев: «Это не я жадный был, а государство». Алексей Балдуевич: «Прижимал, понимаешь родственника моего. Давай на гастроном». Анджа Эрдниевич бросает на стол деньгу: «Шагаев, беги. Я твой директор и сейчас ответсекретарь. Давай, пока Давида нет». Хорошо посидели. Потом мы с Алексеем Балдуевичем отметились в кафе «Спутник». Хорошее было время. Я все это при встрече стучал сыну Алексея Балдуевича Володе. И он одобрительно подытоживал наши встречи. Володя был прямой, резкий, но справедливый. Он и сейчас такой. За внешней бравадой и резкостью проглядывает отцовская праведность.

Другой раз Алексей Балдуевич сказал, что в издательстве «Советский писатель» выходит его роман «Бег Аранзала». Купи, мол, книгу и инсценируй для театра. Но я в суете сует, в рутинных заботах и в беготне за призрачным не выполнил просьбу аксакала, каюсь.

Алексей Балдуевич написал 6 романов, 3 повести, 2 сборника рассказов. Более 600 тысяч экземпляров. Потрясающе! А какие романы! Вся история прошлого Калмыкии. А маленький шедевр «Голубоглазая каторжанка»?! Это целый пласт характеристики русской жены калмыка во время депортации. Таких семей было много, можно сварганить по этой повести пьесу. Где показать смелость и несгибаемость русской женщины, интернационализм и жалкое прозябание в депортации. В маленьком рассказе все это есть между строк автора. И материал для домысливания.

В 1981-м я работал в Архангельске. Приехал в отпуск. Пришел в Союз пистолей. В кабинете два мэтра: Алексей Балдуевич и Давид Никитич. А.Б. Бадмаев Кугультинову: «Вот, Давид, единственный профессиональный режиссер работает в России. Почему наши так разбрасываются кадрами?». А Давид Никитич: «А его не возьмут». А я ему сердито: «Давид Никитич, что за шутки?!». А Давид Никитич: «А ты разве не в курсе?». И стал набирать номер телефона. «Матрёна Викторовна, тут Шагаев у нас сидит, ругается. Примите его». Потом мне: «Иди в Белый дом к М.В. Цыс. Она покажет тебе что надо».

Я в неведении побежал: «Матрёна Викторовна, в чем дело? Я ничего не понял»

– Зайдите к Холоденко, бумага у нее.

Что за бумага? Что за дело? Пошел к Холоденко в кабинет.

– Матрёна Викторовна сказала, что у вас какая-то бумага на меня.

Холоденко вынула бумагу и сказала: «Вот эта бумага. Но я вам ее не дам», – и положила снова в стол. «Да я только прочту». И пошел в неведении в Союз писателей.

Поинтересовался у мэтров, что там в бумаге. Кугультинов: «А там тебя с Шкляром обвиняют, что ты в авторство лез к писателю Тимофею Бембееву». Я тогда все понял.Подробногсти в главе «История с непринятой пьесой».

Как-то на лавочке на аллее героев опять заседали. Это было в 90-е годы. Я постоянно допытывался у других аксакалов, у Каляева С.К., у дяди Кости Эрендженова о Колыме. И решил спровоцировать аксакала Алексея Балдуевича рассказать про Широклаг. Начал пространно, чтобы он вошел в кураж и хоть чуть-чуть приоткрыл завесу про мистический тогда Широклаг.

– Алексей Балдуевич, с первых дней революции начались репрессии. То громили эсеров, то кадетов, меньшевиков, то раскулачивали, сажали нэпманов. То боролись с троцкистами, то могли в ссылку как СВЭ (социально вредный элемент), арестовывают «бывших», высылают крестьян, «кировский поток» в Ленинграде. В 1937-м уже не борьба с какими-то отдельными силами, а с течением, фракциями. Тотальный террор. Во время войны вас, орденоносца, сняли с фронта и в Широклаг. Как там было?

Алексей Балдуевич: «Зачет тебе это нужно? Во-первых, это каторжный труд. Так же как на войне со смертельным исходом. Даже в тюрьме проще. Не приведи Господь такое пережить. Не хочу вспоминать!», – и аксакал закрыл тему.

«Вот и Санджи Каляевич Каляев про Колыму не распространялся, не говорил», – опрометчиво вставил я.

– И правильно делал. Всё. Солнце печет. Проводи до «Огонька», а там я сам поковыляю. Приходи сюда иногда. Хочу видеть новых людей. Другие, интересно читали мои романы? – и аксакал встал. Читали, читали, – подбадривал я.

Но он не нуждался в моих заверениях. Аксакал сам все знал. Он, наверное, чувствовал, что оставил след в истории литературы своего многострадального народа.

Алексей Балдуевич Бадмаев является родоначальником калмыцкой романистики, талантливым прозаиком.

Ким Ольдаев. Слово о большом мастере.

Вспоминая Ольдаева, представляю сразу копну волос на его голове. Где бы он ни появлялся – в Москве ли, калмыцкой глубинке ли – народ обращал внимание, прежде всего, на неё. И видел в нём «породу», творческую личность. Имел честь бывать у него в мастерской и плотно общаться с мастером. Ким Ольдаев был личностью во всех проявлениях – и как художник, и как человек. Он был авантажным (привлекательным), куртуазным (изысканно вежливым) творцом. Жизнелюб, оптимист с заразительным смехом и резкими жестами привлекал и оставлял собеседника неравнодушным.

Меня всегда поражало его трудолюбие. За свои 62 года жизни он создал 480 полотен – потрясающий результат! И когда только успевал, ведь вёл бурную общественную деятельность: работал в каких-то художественных секциях, занимался с молодыми живописцами, выезжал на показы в разные города и страны. В течение 30 лет ежегодно устраивал свои персональные выставки, несколько полотен так и не закончил… Он, как и Гаря Оляевич Рокчинский, был настоящим профессиональным художником, вошедшим в историю калмыцкого изобразительного искусства как первопроходец станковой живописи.

Шёл я как-то по бывшей улице Горького в Москве и увидел впереди стаю азиатов. Во главе её «живописная грива». «Да это же Ольдаев!» – воскликнула моя душа. Догнал стаю и спросил: «Гривастый, как пройти на Красную площадь?». Откликнулся тот, что оказался художником Виктором Цакировым: «Ким, Очир, смотрите, это ж Борька! – воскликнул он. – И здесь нас достал!» Другой из компании, тоже художник, Очир Кикеев, заорал, будто в родном 3-м микрорайоне: «Ким, халя («смотри»), ещё один «хвостопад»! Ольдаев все возгласы коллег воспринял с улыбкой и, как предводитель стаи, позвал всех в ресторан.

Ресторан «Москва» находился на 2-м этаже гостиницы такого же названия. Считался он шикарным – с женским джазовым оркестром. Было это в то самое «золотое» время, когда молодость бурлила фонтаном. Сели за столик, огляделись. И поняли, что вокруг сплошь зажиточные москвичи. Помню, что центр зала был опоясан бельевой верёвкой. Как стало ясно, там ужинали футболисты известной ныне «Барселоны» – соперники одной из столичных команд. А отгородили их потому, что были они с «загнивающего Запада».