Борис Шагаев - О театре и не только

Во главе стола, как и положено, был Ольдаев. Как сэр Фальстаф Шекспира или Тарас Бульба. Хозяин буйной гривы витийствовал и громко хохотал. От горячительного и интернационала за всеми столами, наблюдали за нами нагло и с интересом. И лишь Кикеев всё пужал нас: «Арһултн, арһултн, кевүдс! Һурвн үзгтə залус дала энд!» («Осторожно, ребята, здесь много кагэбэшников!»). «Һурвн узг» – «Три буквы» (аббревиатура – КГБ). Но нам было «море по колено». Что КГБ, что ЦРУ, что Мосад!

Два нежданных спасителя

Другая «ресторанная» зарисовка. Как память о неисправимом оптимисте и жизнерадостном человеке по фамилии Ольдаев. Без прикрас и ёрничанья. Я не соприкасался с ним в работе, где, как нигде, познаёшь характер и деловые качества человека. Но за 38 лет знакомства у нас не было с ним недопонимания и, тем более, размолвок.

Случай, о котором пойдёт речь, был более полувека тому назад. Студенты из Калмыкии разными путями достигли Волгограда, а в Элисту предстояло добираться на перекладных. Мы понуро толпились на вокзальном перроне, не зная, что делать дальше. Во многом из-за того, что не было денег, да и есть хотелось очень.

Незаметно подошёл поезд, и из его окна раздался крик: «Хальмгуд, помогите!» Все обернулись и увидели торчащую из окна вагона громадную копну волос. Студент-геолог Валера Ашилов вскрикнул: «Ольдаев!». Дружно помогли ему сгрузить большие полотна картин (он возвращался с очередной своей выставки). Потом пожаловались, что умираем с голоду, и Ким скомандовал: «Все – в ресторан! Накормлю!»

При входе в ресторан он сунул швейцару ассигнацию, снял кепку и показал рукой в зал. Ну прямо как в пьесах Островского! Сели, заказали. Ольдаев дал ЦУ: «Хальмгар келтн!» («Говорите по-калмыцки!»). Все дружно кивнули, хотя знание его у многих было «на нуле». Выпили и набросились на барскую закусь. «У меня купили картину», – объяснял командующий столом наличие денег. Студенты, увлечённые едой и спиртным, снова закивали головами.

Потом, когда «червяк» был заморен, заговорили о вечных проблемах калмыков. О языке, который где-то затерялся. О воде, без которой не будет ни молока, ни мяса. О культуре, которая пробуждалась не так, как хотелось бы. То есть о том, что продолжает нас волновать и сейчас, 50 лет спустя.

И вдруг за соседним столом кто-то произнёс: «Смотрите, как эти чернож…е банкуют!» Не знали они, очевидно, что эти самые чернож…е прекрасно знают русский язык (Ольдаев говорил на калмыцком, а все ему поддакивали на нём же).

В общем, перегретые спиртным наши земляки взялись выяснять отношения. На языке силы, и спровоцировали вызов милиции. Пока она ехала, мы расплатились и, быстрее ветра, рванули к выходу. И тут нам здорово помог швейцар, пpeдусмотрительно «прихваченный» Ольдаевым. Спрятал нас в свою бендежку. Милиция в зал, а мы из бендежки рванули на вокзал. Так эти два человека спасли студентов не только от голодного прозябания в чужом городе, но и от ночёвки в милиции. Этот маленький эпизод – свидетельство широкой души Ольдаева и толерантности швейцара. Того, что нынче встретишь не часто.

Я – ХОШЕУТ! НАС МАЛО

В году примерно 92-м застал у себя дома его и другую нашу знаковую фигуру – композитора Петра Чонкушова. Он, как я потом узнал, часто заходил к моей матери (переходил через дорогу от музучилища, где работал), и они часами напролёт задушевно беседовали. Пётр Очирович был человеком интеллигентным и мудрым. Приобщал мою маму к искусству. То есть делал то, чего не делал я. Он написал музыку к двум моим спектаклям.

…Выпили втроём по чуть-чуть. Не только чаю. Потом закурили, и Ольдаев вспомнил про свою выставку в Ленинграде, где я учился режиссёрскому делу. Кстати, та выставка (в 1989 году) была первой и последней для художников Калмыкии. Её открывал Герой Соцтруда, лауреат Ленинской премии Михаил Аникушин. Меня это взволновало, я почти два года был у него натурщиком. В далёком 1962 году. Рассказал об этом Ольдаеву, и он, отметил: «Мы двое из калмыков общались с мэтром!», – громко расхохотался. Ким никогда не был улусистом и хвастуном, но при случае шутил: «Я – хошеут. Нас мало. Так что берегите меня!»

Незадолго до кончины он перенёс три инфаркта. Но не сдавался. Однажды при встрече выдал мне тайну: «Работаю над темой депортации. Никому не говори». Тогда, в конце 80-х, про такое творчество говорить вслух было нельзя.

Борясь с недугом, Ольдаев продолжал много шутить и понимать юмор в свой адрес. Как-то дал ему 30 копеек без слов. Он удивился и спросил: «Зачем это?» – «Подстригись». Думал, обидится, но он смолчал. Сделал вид, что юмора не понял. «Не стригись!» – сгладил я. «Твои полотна и твоя грива – достояние народа! Калмыцкого». Киму это понравилось, и он громко рассмеялся.

Слепящее солнце в хмуром Ленинграде

Когда я ознакомился с его архивом, собранным женой Валентиной и дочерью Герензл, то был ошарашен. Осталась масса картин – разных жанров и размеров. И много, увы, незаконченных. Мало кто знает, но у Ольдаева был «ашхабадский период» (в годы депортации он жил с родителями там). Был ещё «Бакинский период». Там он снялся в эпизоде фильма «Огни Баку» (в интернете можно посмотреть, как подъемный кран поднимает его, улыбающегося, с флагом, вверх, а опускает уже неживого, застреленного).

В 60-90-е годы он выставлялся в одной только Москве 17 (!) раз. Добавим сюда социалистическое зарубежье и десятки других городов Союза. И в каком бы жанре он ни работал, везде ощущается его любовь к родной степи и соплеменникам. И все его работы, даже посвященные депортации, наполнены оптимизмом. Он и в жизни был таким – неунывающим и неравнодушным, стремительным и зажигательным. «Одним из значительных событий в культурной жизни Ленинграда 1989 года стало открытие выставки произведений известного калмыцкого художника Кима Менгеновича Ольдаева. Казалось, что в хмурую ленинградскую зиму с её пасмурными тёмными днями ворвалось слепящее солнце с жарким степным ветром», – писал «ЛенТАСС».

Его полотна отличаются яркой, красочной гаммой. Всё творчество, кроме цикла о депортации, оптимистично и жизнерадостно. В картинах «1812 год. Калмыцкий полк», «В отряд к Пугачёву», «Аюка-хан», «Битва народов под Лейпцигом», «С. Тюмень», «Виват, Россия. Контр-адмирал Денис Калмыков», «Зая-Пандита», «Пережитое. Горькие вехи» читается любовь к родине, родной земле и её людям. Ленинградский искусствовед Л. Яковлева пишет: «Художник Ольдаев вкладывает свой живописный реквием, который может быть одновременно и своего рода памятником страданию и величию души народа».

Несмотря на испытания, выпавшие на долю калмыков, художнику удалось сохранить духовные силы, и он пишет своих современников, достойных людей разных профессий – Героя Социалистического Труда, кетченеровского гуртоправа Бориса Очирова, доктора наук, профессора Дорджи Павлова, заслуженного работника связи РСФСР Григория Эрдниева, поэтессу Веру Шуграеву и многих других. Его полотна академика Ринчена, генералов Родимцева и Городовикова, певицы Валентины Гаряевой, артиста А. Сасыкова, хирурга М. Бочаева потрясающи портретным сходством, а это высший пилотаж изобразительного искусства.