Марк Пекарский - ..из коллекции Марка Пекарского

«Подъезжаем, – злорадствует проводницкий голос. – Через пять минут санитарная зона, закрываем туалеты! Поторопитесь!» Вы срочно делите пять минут на тридцать шесть мест в купейном вагоне и получаете, что на всё про всё каждому из пассажиров отводится восемь с половиной секунд. Безнадёжность положения усугубляется новым лаконичным и не обременённым ненужными словами призывом всё того же голоса: «Сдавайте постели!!!» Так в мечтах о вожделенном туалете и в мыслях о ненавистном постельном белье вы проводите час до прибытия поезда в Санкт-Авдейсбург.

А каку них? О, это поэма – но поэма на непонятном для нас языке. Прежде всего непонятно, что делает у вагона министр финансов Соединённого Королевства. Да нет же, это не министр, а проводник. Просто выглядит он так – и дело не только в том, что одет и причёсан он безукоризненно. Нет – помните? – он СЕБЯ УВАЖАЕТ, и это видно. А раз он уважает себя, это автоматически означает, что он и ВАС УВАЖАЕТ. И с этим положением вещей россиянину ни за что не освоиться. Судите сами: вы ещё не успели войти в вагон, а он немедленно: «Coffee or tea?» А вы ему, не поняв, о чём это он, – на чистом русском: «Кофе». И тут же позабыли, немедленно сосредоточившись на раннем засыпании, предшествующем раннему – в пять утра – пробуждению. И – о ужас! Проснувшись от небесного звука – «динь-динь-динь»… да это же будильник… – проснувшись, вы обнаруживаете, что уже семь, и, очевидно, поезд уже мчится обратно в Глазго… Но нет. Поезд стоит на перроне лондонского вокзала. Вы отказываетесь что-либо понимать: поезд прибыл в пять, а в семь вы ещё в постели… Что это за легкий стук в дверь? Вы осторожно приоткрываете её и видите вчерашнего «министра» с подносами в руках… А чем же он тогда стучал, если руки у него заняты? Всё понятно: носочком ботинка в нижнюю часть двери – легонько, чтоб вас не напугать. А на подносах… заказанный при отправлении кофе с милыми, симпатичными плюшками. Как же так? – спрашиваете вы себя, жену, Господа Бога. А Он, Господь Бог, вам в ответ: «Как же можно было выгнать пассажиров из поезда в пять часов утра!» Нет, в Англии это невозможно: если вас не будут уважать, то, чего доброго, и вы перестанете нас уважать. А это ноу посибле. А дальше совсем уж неинтересно: выпив свой кофе и заев его плюшкой, вы можете поваляться ещё. Ради Бога. Ровно в восемь утра всё тот же проводник деликатно напомнит, что если у вас в Лондоне дела, то рабочий день уже начался.

Но сколько ни валяйся, а выходить когда-нибудь всё-таки придётся. Вот уж и знакомый дом на Holloway Road. Звонок одиноко надрывается, чемоданы тяжело свалены в углу перед безмолвной дверью… Ничего не остаётся, как применить типично английскую формулу: «We are sitting and waiting». Часы затикали, время пошло, солнце поползло, тучи… Но что это? Изнутри вдруг послышалось некоторое движение, щёлкнул замок, дверь распахнулась. Показалась брюнетка. Вслед за ней, почти что подталкивая гостью и наступая ей на пятки, протискивался невысокий человечек, сверкая черепом и очками. Несколько выдвинутая вперед нижняя челюсть постоянно шевелилась, пытаясь озвучить уже которое десятилетие никак не поддающуюся букву р. Да, это был он – великий арпеджионист. Протиснувшись наконец сквозь гостью, великий артист ловко поймал нижней губой несколько дождевых капель и уже было собрался ретироваться, как вдруг я, движимый исключительно эгоистическими соображениями, выступил из тени чемоданов на свет Божий.

– Здравствуйте, Иван Иванович.

– Доброго здоровьица, – и партия со звуком р в который раз была безнадежно проиграна.

– Я барабанщик из Москвы, меня зовут Марк Пекарский.

На лбу Ивана Петровича нарисовались две вопросительные морщинки, а нижняя губа плотоядно лизнула верхнюю. «О! – вопрос на лбу исчез, вместо него появился ответ: – Так Вы же знаменитый… Ну…?» К двум морщинкам прибавилась третья, выражавшая недоумение. Одновременно нижняя губа судорожно совершала независимые от ситуации арифметические действия.

– Мы к Лизе.

– Нажмите кнопочку.

– Нажимали. Никого.

Разговор происходил у входа в коридор, справа была квартира Лизы, слева – маэстро. Дверь туда была приоткрыта, и можно было увидеть спускавшуюся со второго этажа невысокую всё ещё привлекательную женщину. Это была жена Петра Петровича, в прошлом знаменитая прима-балерина оперного театра Алина Грушневская. О, её несравненный танец! Нет никаких сил забыть исполнение арии Одетты из одноименного балета Петра Ильича Чайковского Лебединое озеро\ И тут же, ещё на лестнице, томительный сопрановый бас нанёс сокрушительный вопрос: «Ну, что там коммунисты? Живы ещё, гадины?» Понимая, что положительный ответ огорчит великую балерину, – а отрицательного у меня, увы, тогда не было – я принялся разглядывать узоры из трещин в каменном полу – «стушевался», как сказал бы Фёдор Михайлович.

В это время выразительное лицо Петра Ивановича отражало неутомимую работу мысли: недоумение сменялось сомнением (в сторону моей жены), сомнение – одобрением (в сторону своей жены), одобрение – опять недоумением (в сторону мужа жены Марка Пекарского). Ситуация становилась неуправляемой. Надо было принимать решение. И оно – простое и, как всегда, гениальное – явилось само по себе.

– Нам бы вещички оставить… где-нибудь… и пройтись немного… пока Лиза…

Лицо Ивана Ивановича туг же отразило одновременно восторг и ликование, одобрение и восхищение: «Алиночка! Они уходят! Неси суп!!!»

Тут подъехала машина, оттуда появилась Лиза, ученица великого учителя. Нижняя губа маэстро облобызала верхнюю и стала страстно рассказывать о предстоявшем концерте за сто тысяч долларов. «…А потом фуршет… принц Чарлз…»

Тут бы и закончить наши истории, но не могу удержаться и дарю вам ещё одну – нет, даже не байку, а баечку.

Вот какой диалог подслушал я однажды (как всегда, конечно же, случайно) у моих внуков. Старшему 9 лет, младшему – 6:

Младший:Все говорят: секс, секс… А что это такое?

Старший:Эх, лучше тебе не знать! Это ужас какой-то…

Вы наверняка догадываетесь, какой грустный и в то же время полный новых желаний и надежд вывод напрашивается по прочтении этой главы:

Начну свою сказку некоторым количеством слов о… словах. Дело в том, что уж очень я их люблю, точнее, «игру» с ними. Однако в словотворчестве я не профессионал. Может, это и плохо, но, с другой стороны, от общения со словами я ощущаю полный комфорт: у меня нет никаких обязательств ни перед собой, ни перед вами, ни, тем более, перед – не дай Бог – «историей». Для Жан-Поля Сартра творчество – это «заповеди», которые «вшиты… под кожу: не пишу день – рубцы горят, пишу слишком легко – тоже горят» [18] Сартр Ж.П. Слова. М., 1966. С. 119. . У меня всё значительно проще: эта бесполезная деятельность просто доставляет мне удовольствие. Я никогда не смогу понять того же Сартра, которого «эта грубая потребность ставит… в тупик своей непристойностью, примитивностью, она напоминает тех допотопных, величавых крабов, которых море выносит на пляжи Лонг-Айленда; подобно им она – пережиток минувшей эпохи. Я долго завидовал привратникам с улицы Ласепед: лето и вечер выгоняли их на улицу; сидя верхом на стульях, они глядели невинными глазами, не облечённые миссией смотреть» [19] Там же. .