Адриан Топоров - Мозаика. Из жизни писателей, художников, композиторов, артистов, ученых

Фёдор Михайлович, насупившись, тяжёлыми шагами грохал по комнате, бросал свирепые взгляды на жену, наконец, остановился перед её лицом и грозно повёл допрос:

– Ты носишь медальон?

– Ношу.

– Покажи мне его!

– Зачем? Ведь ты его много раз видел.

– По – ка – жи ме – даль – он!!

Последнюю реплику Фёдор Михайлович рявкнул во весь голос. Анна Григорьевна поняла, что дело пахнет не шуткой. И начала торопливо расстёгивать ворот платья. Фёдор Михайлович, разъярившись, рванул цепочку с шеи жены. Она порвалась, и медальон был в руках мужа. Он открыл его и увидел в нём портреты – свой и дочки Любочки.

– Ну что, нашёл? – спросила Анна Григорьевна. – Федя, глупый ты мой, как мог ты поверить анонимному письму?!

– А ты откуда знаешь об анонимном письме?

– Как откуда? Да я тебе сама его послала.

– Как сама послала? Что ты говоришь? Это невероятно!

– А я тебе сейчас докажу!

И Анна Григорьевна принесла ему листки, на которых она упражнялась в изменении почерка.

– И ты сама сочинила это письмо? – продолжал допытываться Фёдор Михайлович.

– Да и не сочиняла вовсе. Просто списала его из романа Софьи Ивановны. Ведь ты его вчера читал. Я думала, что ты сразу догадаешься.

– Ну, где же тут вспомнить! Не понимаю только, зачем ты его мне послала?

– Просто хотела пошутить.

– Разве возможны такие шутки? Ведь я измучился в эти полчаса.

– Кто тебя знал, что ты у меня такой Отелло и, ничего не рассудив, полезешь на стену!

– В таких случаях не рассуждают. Вот и видно, что ты не испытала истинной любви и истинной ревности. Ты всё смеёшься, а подумай, какое могло бы произойти несчастье. Ведь я в гневе мог задушить тебя! Умоляю тебя, не шути такими вещами. В ярости я за себя не отвечаю.

На шее Анны Григорьевны осталась кровавая царапина.

Фёдор Михайлович горячо каялся в своём поступке и просил у жены прощения.

Фёдор Михайлович Достоевский артистически читал художественные произведения. Его охотно приглашали выступать на литературных вечерах, куда он отправлялся со своим «верным оруженосцем», женой Анной Григорьевной. Но и на этих вечерах сказывалась страшная черта характера писателя – ревнивость.

Многие литераторы, по принятому этикету, целовали руку Анны Григорьевны, а Достоевский не терпел этого. И после допекал жену придирками, подозрениями. На литературных вечерах Фёдор Михайлович перед выходом на сцену находился в комнате для чтецов. Он то и дело наблюдал из-за кулис, с кем рядом сидит и разговаривает в зале его жена. А то по несколько раз посылал в зал распорядителя узнать об этом.

Выйдя на сцену для чтения, Достоевский сначала долго шарил глазами по залу, ища жену. Чтобы избавить его от этих поисков, Анна Григорьевна нарочито садилась на видном месте или привставала и отирала лоб белым платком.

Мужнина слежка надоела ей. Она заявила ему дорогой на новый вечер:

– Знаешь, дорогой мой, если ты сегодня будешь так всматриваться и меня разыскивать среди публики, то, даю слово, я поднимусь с места и мимо эстрады выйду из зала.

– А я спрыгну с эстрады и побегу за тобой узнавать, не случилось ли чего с тобой и куда ты ушла.

Семья Фёдора Михайловича Достоевского лето обычно проводила в собственном домике в Старой Руссе. На этот сезон писатель брал корову у кого-либо из местных крестьян как бы в аренду. Хозяин уж знал, что осенью он обратно получит вместо тощей – откормленную скотину да еще 10—15 рублей.

Ф. М. Достоевский был нежнейшим семьянином и рачительным домоводом. Детей любил безгранично.

Случилось, что как-то вечером корова не вернулась с поля. Все взрослые члены семьи пошли искать её. Пошёл и Фёдор Михайлович. Он спрашивал всех встречных:

– Тётка, не встречала ли бурую корову?

– Паренёк, не видал тут бурую корову?

Литературные друзья Фёдора Михайловича диву давались: как это прославленный на весь белый свет писатель, поднимающий и решающий глубочайшие философские, социальные и психологические проблемы, может заниматься такой обыденной прозой, как поиски коровы?!

А необъятная душа Достоевского, видимо, вмещала всё человеческое.

В марте 1879 года Фёдор Михайлович Достоевский проходил по Николаевской улице Петербурга. Неизвестный датрыга нагнал его и так сильно ударил по затылку, что писатель рухнул на мостовую и расшиб себе лицо в кровь. Собралась толпа. Городовой составил протокол о происшествии. Пьяницу схватили и отправили в участок. Пригласили туда и Фёдора Михайловича. На допросе он умолял полицейского офицера освободить виновного, которого он, потерпевший, прощает.

Но так как об избиении известного писателя в газете напечатали заметку, протокол полиции передали в суд. На разборе дела ответчик, крестьянин Фёдор Андреев признался, что был «зело выпимши и только слегка дотронулся до барина, который от этого с ног свалился».

Фёдор Михайлович и тут заявил, что прощает обидчика и просил мирового судью не наказывать крестьянина. Судья принял во внимание просьбу писателя и только оштрафовал Андреева на 16 рублей «за произведение шума» – с заменой штрафа 4-х дневным арестом.

У подъезда судебной камеры Федор Михайлович дождался осуждённого и вручил ему 16 рублей на уплату штрафа.

Начальник ІІІ отделения генерал А. Л. Потапов запретил постановку пьес «Воспитанница» А. Н. Островского, «Нахлебник» И. С. Тургенева. Но вскоре он ушёл со своего поста. Его обязанности временно исполнял генерал И. В. Анненков, брат известного литературного критика и мемуариста Павла Васильевича Анненкова.

П. В. Анненков, как друг Тургенева, попросил брата разрешить представление его комедии. Новый цензор ответил:

– С удовольствием! И не только эту, а и те пьесы, которые ты признаешь нужными. Только присылай поскорее, потому что на этом месте я останусь недолго.

Павел Васильевич послал брату несколько пьес, среди которых были и «Воспитанница», и «Нахлебник». Так многие запрещенные ранее пьесы увидели сцену.

Артист В. Н. Андреев-Бурлак талантливо исполнял роль Счастливцева в пьесе А. Н. Островского «Лес». Но имел слабость подменять авторский текст своим.

Узнал об этом Островский (1823 – 1886) и пожелал лично ознакомиться с Андреевым-Бурлаком. На очередном представлении «Леса» автор был восхищен игрой этого артиста. В антракте драматург зашёл к нему за кулисы:

– Замечательно!.. Это замечательно!.. Только знаете что? Я этого никогда не писал… Но замечательно! Всё замечательно!

И разрешил артисту внести в текст пьесы отсебятину, которая была потом воспринята многими исполнителями этой роли.