Петр Шолохов - Глазами художника: земляки, коллеги, Великая Отечественная

Ученики Петра Ивановича, и в их числе мой отец Борис Анатольевич Шолохов, безусловно, переняли от него не только художественное мастерство, искусствоведческие знания, но и духовный опыт человека-созидателя, посвятившего всего себя без остатка высокому служению искусству.

Думается, что и эта книга позволит читателям увидеть российскую действительность XX века от Борисоглебска до Москвы в редком ракурсе – глазами художника-очевидца. Палитра книги по-настоящему ярка описаниями событий и живописными образами современников.

Хочу надеяться, что выход в свет воспоминаний П. И. Шолохова добавит много ярких деталей как к пониманию многогранной личности талантливого русского художника-реалиста, так и формировавшего его бурного и грозного для России XX века.

Просыпаешься с чувством бессознательной радости. Яркое летнее солнце слепит глаза, играя повсюду весёлыми зайчиками, но вот неожиданно вспоминается вчерашний день… Ужинал ли я вчера или уснул, не дождавшись арбуза? Да, конечно, заснул, и взрослые не разбудили – растёт обида. Арбуз-то, наверно, был красный, сочный. Мне хочется плакать, и уже в самом деле реву по-настоящему. В дверях появляется мама.

– Ну что ты орёшь? Вставай! Вставай! Твой приятель Васька Полчанинов уже справлялся! Одевайся! – говорит мать.

Как будто ничего и не случилось. Трёшь глаза, капризно тянешь:

– Да, арбуз, небось, ели вчера, а меня не разбудили?

– Как не стыдно, – продолжает мама, – вон, соседская Ленка через забор смотрит, а жених ревёт!

Долго не можешь успокоиться: «Да им что? Хоть умри! А интересно было бы посмотреть на них, если бы в самом деле…» Непонятные люди эти взрослые: я на их месте купил бы себе одному целый воз арбузов «царицынских», которые, если их давить, трещат и лопаются; или вот мороженое – тоже вкусно, купить бы прямо всю бочку. Перед глазами возникают лакомства, одно лучше другого. Вот, например, халва с орехами и пирожное с трубочками, как у граммофона. Фантазируя, едва успеваешь глотать слюну. Сколько вкусных вещей на свете! Не идут и не зовут, как будто меня совсем нет. А ведь, кажется, уже пьют чай, гремят посудой, смеются. Обидно, но ничего не поделаешь, придётся, видно, вставать самому. Покапризничаешь ещё немного за столом, напомнишь маме свою обиду и отправляешься во двор к приятелю.

Васька уже ждёт у порога, вместе с ним и наш Шарик, радостно виляя хвостом, умильно смотрит на молодого хозяина. Преданный пёс, этот уже не подведёт, не забудет о твоём существовании как другие.

Из-за отсутствия изгородей наши сады слились в одну усадьбу. Рядом с Полчаниновыми – высокий забор с гвоздями поверху, там сад полковника в отставке – он вечно сидит неподалёку от забора, за столиком, со своей собакой, пьёт чай, читает газету. Соседи с нашей стороны – дворянская семья Алёхиных: мать-старушка и четверо взрослых детей, три дочери и сын Митя – гимназист, мастер клеить бумажных змеев, галок. Запустит своё «чудо» на всю катушку, привяжет нитку к забору и уйдёт в дом пить чай. Всё это нас удивляло и восхищало одновременно. У его старшей сестры Нади Алёхиной мы с Васькой готовились к экзамену в городское училище. Занятия проходили в их саду под китайкой с вкусными яблочками, которые отвлекали моего приятеля. Наша учительница читала:

– «Иоанн Креститель не мог развязать ремень у обуви Христа». – И спрашивала: – Вася, скажи, почему же Иоанн Креститель не мог развязать ремни?

Тот, недолго думая, отвечал:

– Потому что ремни были туго завязаны.

Надя смеялась – она была добрая – и обращалась с тем же вопросом ко мне.

Я уверенно, с гордостью, отвечал:

– Иоанн Креститель считал себя недостойным.

После урока мы с приятелем отправлялись бродить по огромной территории наших общих садов. Обычно нас привлекал высокий забор полковника, через его случайные щели наблюдали за стариком. Мы додумались расщеплённой камышинкой срывать зрелые вишенки. Иная ягодка сорвётся и летит вниз, ударяя полковника по лысине, иногда попадая в стакан чая. В таких случаях наша камышинка замирала – полковник посмотрит вверх и опять в газету. Для яблок и груш у нас было изобретено другое оружие из сплющенной консервной банки. Его собака, учуявшая, наконец, наше присутствие, громко лаяла, недогадливый хозяин, на наше счастье, гнал собаку во двор. Набив оскомину зеленью, мы шли из сада во двор – собирать кости и тряпьё.

Неподалеку, на нашей же улице, жил еврей – Зелентух. Между прочим, георгиевский кавалер, у него был приёмный пункт отходов. Получив за свой товар по две-три копейки, мы с Васькой шли в мелочную лавочку, нас привлекали сладости: маковки, сосульки. Отведать хотелось всего, но вот издалека доносился звонкий певучий голос мороженщика:

– Сахар мороженный!

Со всех сторон набегают мальчишки. Завидев покупателей, мужик останавливает тележку, с него градом льёт пот, хотя он чистоплотен, в белом фартуке и полотенце через плечо. Мороженое трёх сортов. Глотая слюнки, ждём.

– Какого? – спрашивает мороженщик.

Глаза разбегаются. Васька заказывает розового – он бьёт в глаза откровенным анилином, я беру сливочного – оно благородное по цвету. Следим за всеми движениями мужика: орудуя большой ложкой, он щедро набивает рюмки верхом, удовлетворив всех, поставив ногу на колесо тележки, достаёт кисет с махоркой, закуривает, а мы, забрав в сарае обручи, бегаем вдоль улицы, чтобы согреться, подгоняя палкой свои «велосипеды».

В этот полуденный час улица превращается в своеобразную эстраду. Пронзительно звучит шарманка; крутя непрерывно ручку инструмента, фальшиво, хриплым голосом поёт шарманщик: «Разлука ты, разлука, чужая сторона, никто нас не разлучит: ни солнце, ни луна…» Сверху ящика на жёрдочке сидит попугай, он вытаскивает клювом из пачки билетики: «По заказу», «На счастье!» При этом кричит: «Попка – дурак!» Забавное зрелище собирает целую толпу. Шавкам в подворотнях в этот час работы по горло. Неторопливо идёт татарин-старьёвщик с мешком и палкой, в зимней шапке и дырявой шубе, очевидно для рекламы. Он лениво тянет: «Старьё берём…», растягивая звуки до бесконечности. С другой стороны улицы под злобный собачий лай доносится скороговорка: «Самовары, тазы, вёдра… и прочую посуду паяем, починяем…» Причём, повторяется это несколько раз. Посреди дороги, поднимая пыль, еле тащится мохнатая лошадёнка, колёса скрипят, огромная плетёная кошёлка, наподобие арбы. Из неё выглядывает чумазый мужик, сверкая белками глаз, он орёт изо всех сил: «Углей, углей, углей!» Неторопливо проходит стекольщик с ящиком на плечах. Навстречу, тоже с грузом, идёт точильщик. Этот выговаривает вычурно, односложно: «Точить ножи, ножницы, бритвы, точить ножи, ножницы, бритвы…» Всё это проходит по улице, лезет в ворота домишек, ведя непрерывную наступательную и оборонительную войну с собаками.