Петр Шолохов - Глазами художника: земляки, коллеги, Великая Отечественная

– Ах ты, матросятина окаянная! Тебе говорят или кому?

Впоследствии, когда мой старший брат, некогда учившийся у Висаря, поступив в городское казначейство, неоднократно оказывал ему услуги при получке жалованья, Висарь в корне изменил отношение ко мне: он терпеливо разъяснял задачи и был даже ласков.

Висарь хорошо знал Святцы, провинившимся он назначал сроки наказания: тому стоять столбом до великомученицы Варвары, а этому до Миколы Мирликийского и т. д. Метод преподавания Висаря был прост:

– Ну, вы! Скоты! Откройте-ка учебники. – Называлась страница. – Что буду вам читать, подчеркните, а что пропущу, зачеркните, поняли? Выучите назубок!

Висарь не без удовольствия украшал наши дневники единицей, эту цифру он делал жирной, большой, а сбоку мелким, бисерным почерком писал пространную «резолюцию», как мы все её называли. Смысл «резолюции» неизменно сводился к совету родителям: «Высечь хорошенько!»

В те далекие годы среди учеников было поголовное увлечение приключенческой литературой, героями были Шерлок Холмс, Нат Пинкертон. Эти книжки бульварного типа увлекали и самого нашего наставника: как только оканчивалась его газета, скучая, он покидал кафедру, отыскивая своими маленькими глазками увлечённых читателей. Тихо, почти на цыпочках, пробирался Висарь между партами, падал сверху на ученика и вырывал из его рук тощую, вконец замусоленную книжонку, но вот при чтении обнаруживалось отсутствие листа, Висарь обращался к пострадавшему:

– Митька, как же так, тут у тебя вырвано на самом интересном месте?

– Александр Виссарионович, отдайте книжку, она ведь чужая!

Тот:

– Отдать? Говорю, поищи-ка там страницу, скот.

Когда в классе появлялся новичок, Висарь, вызвав его, ставил перед собой, осматривал с ног до головы, допрашивал, вчитывался в фамилию, старался как-нибудь её изуродовать и вдруг оживлялся.

– Послушай-ка, брат старший у тебя есть? Васька или Ванька? А?

– Есть, Иван, – отвечает поражённый новичок.

– Ну и что? Он, поди, всё голубей туряет?

– Нет, он учится в техническом.

– Это Ванька-то! – восклицает Висарь недоверчиво. – Вот хлюст! Ну, а отец, поди, по-прежнему пьёт горькую!

– Иногда пьёт, – смущённо отвечает новичок, собираясь плакать.

– Гм… Хе… Иногда – это потому что денег у него теперь нет, всё пропил! – Вскинув очки на лоб, Висарь сообщает классу: – Тоже ведь был когда-то моим учеником. Слушай, скажи ты отцу от моего имени, что он сукин сын! Недавно встретил меня на базаре, остановил и говорит: «Здравствуйте, Александр Виссарионович, дайте мне двугривенный на полбутылки». – Сняв очки, Висарь дует на них и, достав из заднего кармана кусочек замши, тщательно протирает, не переставая говорить: – Ну, дал, а не дай – ещё в морду плюнет. Вот и ты такой же будешь, – обращается он к новичку, а тот, горя от стыда, уже ревёт на потеху всему классу.

По субботам один раз в неделю открывалась библиотека, которой заведовал Висарь. Возле чёрного шкапа в коридоре выстраивалась очередь. Второгодники присутствовали здесь ради озорства, подговаривая новичков просить самую интересную книгу неизвестного автора под названием «Хождение чёрта по канату на тот свет и обратно»; когда Висарю называлась эта книга, он, дав изумлённому читателю подзатыльник, немедленно закрывал библиотеку и шёл во двор отыскивать виновника, отлично зная, чья это работа.

Среди ребят практиковались прогулы, на языке класса называемые «путешествиями». У нас этим отличились два приятеля, явные кандидаты во второгодники. Один высокий, сутулый, согнутый в коленях, причём длинные руки висели по бокам тщедушного тела как плети. Висарь дал ему прозвище Обезьяна-офицер. Другой, приземистый, коренастый, всегда следовал позади товарища и получил прозвище Денщик.

Друзья пользовались у Висаря особой привилегией: они заявлялись на урок после звонка, и Висарь не гнал их, а, приставив руку к голове, отдавал честь и барабанил по кафедре, приговаривая:

– Мы в туретчине стояли, золото-горы ломали.

Порознь друзей он видеть не мог, обязательно выгонял пришедшего издёвками. Отвечать урок вызывал сразу обоих.

– Сложение – это такое действие… – неуверенно начинал один.

– Такое действие… – неуверенно подхватывал другой и умолкал.

Выждав некоторое время, Висарь говорил:

– Вот сложить вас вместе, получилось бы два дурака, а потом выпороть хорошенько, ну и идите с богом!

К концу урока у доски вырастала толпа не справившихся с задачей, особенно, если попадалась трудная, а газета или книжка в руках Висаря – интересная, увлекательная. Незадолго до звонка Висарь выстраивал неудачников в ряд и командовал:

– На ле… отставить! Раз… Два… Затылок, затылок… Ах! Скот! Ко мне, дубина эдакая… Куда? Куда? – кричал Висарь ослушнику, стараясь дотянуться, не вставая с кафедры.

Погони не было, в крайнем случае, переговоры велись на расстоянии. Висарь неторопливо ладился, объявляя озорнику, что тому, кроме резолюции в дневник, полагается ещё три щелчка в лоб.

– Трёх много, Александр Виссарионович! – говорил ослушник и, наконец, при посредниках сходились на двух, тут же следовала и расправа. Чувствуя близость звонка, Висарь, позёвывая, поднимался во весь рост с пугающим хрустом и треском во всём дородном теле, аппетитно потягивался и, неторопливо разминаясь, шёл к доске, где ждала построенная им в затылок шеренга горе-математиков. Висарь добивался такого эффекта, чтобы первый, стоящий лбом к доске вплотную, получил ощутительный удар от его толчка в затылок последнего. Раздавался звонок, и Висарь направлялся к двери, успевая на ходу щедро одарять ребят щелчками, пинками и затрещинами. Дневники с самыми разнообразными резолюциями возвышались над кафедрой целой стопкой. Атмосфера класса, густо насыщенная переживаниями пятидесяти недорослей, требовала основательной вентиляции.

Закон Божий преподавал у нас протоирей Казанского собора отец Константин Чикаревский. Священник этот отличался редкостной добротой и чудачествами. Прошло больше полувека, но образ нашего законоучителя не потускнел. Батюшка, как мы все его звали, стоит перед глазами как живой и требует: «Увековечь!»

Высокий седой старик лет восьмидесяти, с большим крючковатым носом, близорукий, теряющий память и рассудок, был, однако, фантазёром. В добрые минуты он принимался рассказывать любимую им повесть об историческом Тамерлане-завоевателе. Из-за плохой дисциплины на его уроках нам не удавалось прослушать эту интересную повесть до конца; оборванная на половине, она всякий раз начиналась заново и совершенно по-новому. Бывали случаи, когда наш наставник являлся в класс с подозрительно красным лицом, тогда ребята особенно озорничали, заставляя батюшку прибегать к кулачной расправе. Несмотря на возраст, отец Константин имел крепкие зубы, рассердившись, он нервно постукивал о них карандашом, приговаривая: