Татьяна Знамеровская - Любовь и жизнь. Воспоминания. Стихи

Таким образом, самой своей жизнью и своей смертью Т. П. Знамеровская подтвердила искренность своей веры в мужество и героику, приложив их и к своей собственной жизни.

Третийважный фактор, сформировавший личность Т. П. Знамеровской, – это влияние ее мамы Марии Витальевны Знамеровской. Именно усилиями мамы, любившей и знавшей поэзию и литературу, Таня увлеклась ими, сама начала сочинять стихи, которые писала потом всю жизнь. У нее есть стихи гражданские, исторические, героические. Часть из них была опубликована при жизни Татьяны Петровны. Но многие стихи личные, о любви. Хотя даже в лирике Т. П. Знамеровской чувствуется присутствие героического начала (см., например, стихотворение 13 из части I «Пробуждение сердца» цикла «Любовь», представленное в настоящей книге), они практически не публиковались. Пристрастие к стихам неотделимо в Т. П. Знамеровской от интереса к искусству. Это явления одного корня. И корень их – материнское влияние. В результате в своих книгах Т. П. Знамеровская гармонично соединяет любование героикой персонажей живописи с тонким описанием их лирических чувств и переживаний, а также с высокопрофессиональным анализом живописной стилистики.

Мама подтолкнула Таню к писанию дневника, в котором та оттачивала свой литературный слог, так пригодившийся ей и в ее многочисленных научных и научно-популярных публикациях.

Дневники она пишет, как будто глядя на себя со стороны. Иногда даже не от первого, а от третьего лица. И описывает не только то, что видит, воспринимает, не только свои переживания и чувства, но и свои жесты, позы, движения, поступки как зритель. Например, она может написать: «…смеясь, сказала я» [ТЛ, с. 84]. Или: «„Напрасно вы так думаете“, – вспыхнула я» [ТЛ, с. 140]. Или: «Я прижала к себе его красивую голову и, целуя, с болью сказала: „Это за твою любовь. Потом я тебе все расскажу“» [ТЛ, с. 273]. Или: «Но я вызывающе улыбнулась и, взглянув на него, сказала…» [ТЛ, с. 268]; «Но я молчала, слушала без улыбки на губах, с опущенными ресницами» [ТЛ, с. 267]; «Он умолкает, и тогда звенит мой голос. Я даже не узнаю его звука, столько в нем боли» [ТЛ, с. 257]. То есть она как будто действительно видит себя со стороны, видит, что (как) она «смеется», «вспыхивает», слышит, что (как) «говорит с болью», видит, что (как) улыбается «вызывающе» или слушает «без улыбки на губах», видит, что (как) «ресницы у нее опущены», слышит, как «звенит ее голос», и чувствует боль не в сердце, а в своем голосе как уже ее вторичное отражение… Это проявляется и в ее стихах, в них часто присутствует две точки зрения – изнутри и снаружи. Ей важно, как она выглядит в глазах людей, что про нее говорят, что думают, она выковывает себя, прислушиваясь к этим замечаниям, хотя глубинные свои принципы никогда не преступает, но умеет учитывать взгляд со стороны. Может быть, ей это помогало, и когда она стала ученым. Не изменяя себе, она чутко прислушивалась к тому, чего от нее ждут. Поэтому ее книги были востребованы, их печатали, они были нужны читателю тех лет и остаются нужны современному читателю.

Мама заразила ее любовью к классической литературе – Пушкину, Лермонтову, Гоголю, Л. Н. Толстому. Особенно любим с раннего детства был Пушкин, многие поэтические произведения которого, в том числе «Руслана и Людмилу» и «Евгения Онегина», Т. П. Знамеровская до конца жизни помнила наизусть целиком. «Руслан и Людмила» была одной из первых книг, подаренных маленькой Тане родителями. К Пушкину Т. П. Знамеровская всю жизнь относилась, с одной стороны, с огромным уважением, с другой – как к почти современнику. Его образы были всегда живы в ее душе. Часть ее детства прошла в Детском Селе близ пушкинского лицея. Во многом она считала Пушкина своим учителем жизни и наставником в поэзии.

Известно, как широко в СССР в 1937 г. отмечалось столетие со дня гибели Пушкина. Исследователи пишут, что тогда существовала тенденция к осовремениванию Пушкина, к превращению его почти в современника советских людей [18] См.: Плат Дж. Б . Здравствуй, Пушкин!: Сталинская культурная политика и русский национальный поэт / пер. с англ. Я. Подольного. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2017. . На примере Т. П. Знамеровской мы видим, что база для подобной политики в нашей стране имелась. Другое дело, конечно, что Татьяна Петровна ценила в первую очередь общечеловеческие ценности в творчестве Пушкина.

Мама следила и в целом за образованием детей, хотя в годы революции, Гражданской войны и постоянных переездов на места службы отца Татьяны Петровны это было делать далеко не просто. Таня посещала танцевальную студию М. Г. Ленчевской в Киеве и хорошо танцевала, особенно характерные танцы, с которыми потом выступала и в детскосельской школе. Дети Знамеровских изучали языки: французский, немецкий, английский – с их носителями, изучали систематически, из года в год, находясь и в Киеве, и в Василькове, и в Детском Селе, и в Днепропетровске. Мама дала Тане и первые уроки нотной грамотности, а потом девочка занималась музыкой с музыкальным педагогом.

Сама Татьяна Петровна очень признательна своей учительнице в Василькове, которую для детей тоже нашла именно их мама. Это была Евгения Леонардовна Вишневская, закончившая университет в Гренобле и работавшая учительницей в школе Василькова, куда судьба забросила семью Знамеровских. «И тут, не знаю, каким образом, мама нашла такую учительницу, о которых пишут только в романах как об идеальных людях и педагогах, особенно в литературе XVIII века с ее идеей человека как „tabula rasa“, формируемая извне воспитанием и влияниями» [ЛЖ, с. 101]. «А мои занятия отличались уже большой сложностью. Это были и языки – русский, французский, немецкий, – и литература, и математика, и география… Где бы я ни училась потом, я всегда с изумлением вспоминала удивительную, широкую, разностороннюю образованность Евгении Леонардовны» [ЛЖ, с. 102]. Е. Л. Вишневская была «педагогом по призванию», умела заинтересовать учеников, никогда не прибегала к какому-либо насилию в отношении ученика, «кругозор ее был так широк, что само общение с ней развивало, будило ум, воспитывало. И она воспитывала морально, этически собственной деликатной воспитанностью, собственным душевным благородством, щепетильностью, какой-то органической человечностью во всем, без оттенка сентиментальности или тем более чего-либо показного. Строгая, но мягкая сдержанная искренность была эталоном ее поведения и, при нашей любви к ней, недостижимым, но постоянно воздействующим образцом для нас» [ЛЖ, с. 102]. Именно Евгения Леонардовна расширила поэтический кругозор Тани, познакомив ее с Тютчевым, А. К. Толстым, Буниным, она развила ее литературный вкус, она же способствовала в ней росту интереса к искусству изобразительному и архитектуре. «Учить же историю, – замечает Т. П. Знамеровская, – я начала только с Евгенией Леонардовной. И притом тоже не так, как в школе, а с раздела, ею наиболее любимого, – с античности. Какое колоссальное воздействие произвело это на всю мою жизнь, на мое мироощущение и художественные склонности, как бы все это ни менялось и ни усложнялось впоследствии! До самого последнего года моей „настоящей“ жизни, – до Британского музея с элджинскими мраморами…» [ЛЖ, с. 103] «Пропорции тел для меня навсегда образцом остались именно античные, как для классицистов, как бы я ни восхищалась другими качествами другого искусства. Никогда ничто не могло превзойти для меня античность в области чистой красоты и в сфере передачи квинтэссенции совершенства идеального человеческого тела» [ЛЖ, с. 104], – подчеркивает она.