Леонид Колосов - О крестьянстве и религии. Раздумья, покаяние, итоги

Не могу в этом месте не рассказать о Ванюрке. Он со старшим братом Мишкой жили тогда у дедушки без отца (он был на фронте) и матери (погибла от молнии). Звали мы его «Ванюрка Адрианов» (по дедушке). Жизнь наша у всех была несладкая, а уж их сиротская – не приведи, Господи! Закаленность его была чудовищной, босиком – от снега до снега. И не болел никогда. Очень ловко и быстро плавал. Рассказывали мне, на соревновании общества «Урожай» в открытом холодном бассейне осенью многие отказались плыть, а он поплыл и стал чемпионом. Не знаю, сколько он сумел окончить классов, ему не в чем было выходить на улицу зимой, он вынужден был зимой сидеть на печке.

Много у нас с ним было происшествий. Расскажу здесь об одном. В первый год нашей официальной работы по трудовой книжке колхозника. Было нам уже по 10 лет. Возили мы навоз на закрепленных за нами быках (волах) на дальнее поле за речку по направлению к Куглануру. После обеда была духота, чувствовалось приближение грозы (мы уже тогда понимали «метеорологию», не зная, правда, такого слова). Хотели переждать, но бригадир сказал:

– Робяты, не шутите, надо работать!

И мы поехали. Как отъехали с полкилометра за речку, налетела страшная буря с сильнейшим встречным ветром, закрывшим пылью весь белый свет – в трех метрах уже ничего не видно. Сильнейший ливень, беспрестанные молнии и грохочущий гром, величиной с яйцо град колотит до синяков через легкую рубашонку и короткие штаны по босым ногам и голове …

Бык развернулся резко назад, и, опрокинувшись, телега освободилась от навоза … Неизвестно откуда взявшимися силами я поставил телегу на ход, и мы с быком понеслись назад. Я не мог бросать быка с телегой, пока не переедем мостик через речку, иначе он мог свалиться в речку с телегой и утонуть, а нам нечем расплатиться тогда за его погибель! Лишь когда перескочили мостик, я бросился бежать за сарай, а бык влетел в заросли ржи … К сараю через минуту прибежал и Ванюрка. Мы, наставленные школой и уже ставшие «атеистами», в этом «содоме» громко ревели навзрыд от пронизавшего нас насквозь страха и причитали, крестясь:

– Господи, спаси и помилуй, Господи, спаси и помилуй, Господи, спаси и помилуй.

Когда немного поутихло, мы добежали до крайнего дома нашей родной деревни. От страха ли, холода ли, от побитости ли у нас обоих пропал голос. Бабушка, вроде Анастасия, (ни бабушки, ни дома этого уже давно нет), ничего не спрашивая, провела нас на теплую печку …

Однажды (примерно в 1970 году) пришел я на футбол в Лужники. Ба, а рядом Ванюрка (Иван Николаевич Вахрушев) сидит. Оказалось, он служил в армии возле Москвы, как-то женился тут и вот возит на автобусе футболистов «Торпедо» … Но дальше … Эх, выносливейший в деревенской жизни, он без грамотешки не сумел приспособиться к городской беззаботной жизни и … спился мой самый близкий друг детства.

Это только сказать легко – приспособиться. Когда покидаешь от рождения обжитое место, теряешь прежний мир. И самая большая трудность на чужой стороне в новом незнакомом мире, кажущемся (да и не только) враждебным, найти смысл, умиротворить свою ноющую душу. В мире, куда тебя не звали, появление твоего не ожидали, более того встречают вопросом: зачем ты явился в наш мир (ведь город – для городских, Москва – для москвичей, Россия – для русских).

А чем успокоить ноющую душу. Водкой. Она быстро успокаивает … на какое-то время … а потом, привязав к себе … уводит в безвозвратную пропасть.

Уверяю вас, городские умники, кривящие губы («лимита», «дяревня» с одной извилиной) при виде нас, убежавших, не по своей воле из комсоветской деревни: попав бы при таких же условиях в деревенский мир, вы бы выглядели также неважнецки, по вероятности, с той же перспективой.

Теперь вы так же кривите губы при виде мигрантов, обслуживающих вас. Своей «дяревни» – «лимиты» уже нет. Вычерпали резервуар. Будьте добры, принимайте мигрантов!

В сторонке от деревни, за кустиками ивняка притулился неприметный овин, где все жители тайно выделывали кожи. Запах там стоял неприятный. Почему тайно? Любимая комсоветская власть бесплатно отбирала у крестьян не только зерно, мясо, молоко, яйца, но и обязывала сдавать государству все шкуры забитых на мясо животных. За укрытие было предусмотрено наказание. Ее не волновало, что в нашей местности практически не было зим без морозов 35-40 °C и более, да с ветром. Без треухов, тулупов, полушубков – труба! Да и без сапог в весеннюю и осеннюю распутицы в лаптях негоже! А теплой одеждой нас никто не снабжал, да и денег не было, чтоб ее купить.

Как уж оставались у крестьян шкуры, рассказать не могу. Доносительство в нашей большой деревне, к сожалению надо сказать, присутствовало. Но в вопросе шкур тайна сохранялась. Ведь и доносителям пришлось бы замерзать.

Все мужики, кто хуже, кто лучше умели выделывать кожи. Даже я успел эту технологию узнать, начиная от снятия и сушки шкуры, до пошива полушубка и яловых сапог. В полушубке было легко и тепло. А как блестели сапоги, смазанные дегтем. Кстати, деготь также продукт крестьянских рук из древесной смолы.

Особое мастерство было необходимо для изготовления валенок. Лучшими пимокатами деревни были братья Новиковы Алексей, Александр и Яков Савватеевичи. За что Алексея и Александра революционная власть обозначила подкулачниками, а младшего Якова пожалела, видно. Да и кто же бы валенки-то катал и для нее! Особенно мне нравились валенки, сработанные Алексеем Савватеевичем.

Надо знать, что дело это очень нелегкое, трудоемкое. Особенно длительная и нудная операция – взбить шерсть. В колхозе приобрели было шерстобитную машину, но без постоянного хозяина ничего не получилось.

Да, какие были самостоятельные и порядочные братья Савватеевичи! Громкого слова от них не услышишь. Добрая приветливая улыбка. Не пили, не курили. Дома у них были крепкие, все пригнано, обшитые тесом. Мебель в избе самодельная, но ладная! Система деревянных шестеренчатых передач позволяла легко и быстро поднимать воду из колодца. Александр к тому же был смышленым слесарем по железу.

Из-за не вынутой пули с 1-й Германской войны Яков Савватеевич не мог выполнять тяжелые работы, был конюхом. Как повезло лошадям и нам, ездовым малолеткам, с таким добродушным и внимательным конюхом!

В деревне было несколько портных, но, пожалуй, одним из самых квалифицированных – мой дед Колосов Александр Ивольевич. Рожденного где-то в 50-60-х годах ХIХ века, его готовили в солдаты, но на призывном пункте в г. Яранске он оказался лишним. Хорошо, что будущих солдат, в отличие от других крестьянских детей, учили и грамоте, и профессии. Относительно образованный, овладевший профессией портного, он быстро вошел (вернулся) в деревенскую жизнь, хорошо отстроился. Став уважаемым в деревне, немало лет избирался старостой. Сына своего 18-летнего Ивана, моего отца, женил на 17-летней дочери покойного волостного начальника. И всех обучил портняжному мастерству. Отец и мама мои шили только для себя. А сестра отца Екатерина и ее муж Лаврентий Новоселовы шили профессионально, хорошо на этом зарабатывали и от греха подальше уехали жить в Черлакский р-н Омской области.