Наталья Шадхан - Расскажи про меня, Игорь! Метод Шадхана

У меня возникало такое ощущение свободы, поскольку слово-то контролировалось, произносить-то можно было только определенные, утвержденные, отрепетированные слова, а изображение никто из цензоров и редакторов не контролировал, и никто ничего не понимал, что там Шадхан с Барсуковым крутят вправо-влево? Интересно!

Кама Верхорубова поддерживала мои поиски. Она что-то подсказывала, помогала и не претендовала при этом на то, что она талантливее, умнее меня, нет. Она мною восхищалась, восторгалась, она как-то по-особому прищуривала глаза. Она носила очки, а за очками глаза были… – ну разве можно сказать про какую-нибудь женщину в очках, что у нее красивые глаза? Ну, можно, если очки снимет. А у нее в очках были такие потрясающие глаза, и очки были, как та самая одежда, которую хотелось снять. Такого я больше никогда в жизни не встречал. Хотя это были самые обыкновенные очки, тогда красивых не было.

Она понимала телевидение. Когда я пришел работать туда в 1962 году, студия существовала уже три года, и Кама там работала. Она понимала формальные, организационные вещи – как снимают и переключаются камеры с одной на другую, как грамотно и незаметно монтируется изображение.

Ты видишь в кино сыгранную и смонтированную для тебя историю. Ты следишь: вот она началась, чем же она закончится? Она где-то уже существует. Телевидение – это совершенно другое, это другой вид общения. Ты не знаешь, что будет через мгновение, и никто не знает. И режиссер рождает изображение при помощи своей команды. Оператор ищет, находит, и в этот же момент режиссер, сидя за пультом, нажимает кнопку. И возникает нечто живое, абсолютно непредвиденное. Импровизированное. Это и создает эффект, будто зритель, сидя у телевизора, участвует в создании этого произведения. Был такой вид общения, который, к сожалению, сейчас практически потерян.

Например, что такое был КВН? КВН – это в принципе цепочка аттракционов, цепочка эпизодов, где люди отвечают на умные вопросы. А ведь часто то, что происходит в студии сегодня, скучно, изначально скучно. И зрители там сидят не для того, чтобы жить и участвовать, а для того, чтоб было, что показывать. Сидят в виде мебели. Сейчас запись всех ток-шоу начинается с того, что 15 минут снимают аудиторию, которая хлопает. С улыбками, потом с нейтральным выражением лиц, потом с возмущением. Это статисты, кадры аплодисментов понадобятся на монтаже. А к нам тогда в КВН приходили люди, болельщики. Они приходили туда жить, отдавать свои страсти, применять свой ум. Всем трем камерам было что снимать. Вот это была работа! Операторы были мокрые, после полутора часов живого эфира рубашки можно было выжимать. А у меня бешено работала фантазия, и я в том действии искал живую жизнь, страсти, ревность, любовь. Часто помимо прямого действия, обычного конкурса, происходящего в КВН, удавалось увидеть и столкнуть разные взгляды, например, двух соперниц, вытащить какие-то иные пласты жизни. Я уходил от пульта такой же взмокший, руки-ноги дрожали, и мы были счастливы.

А концовки, которые я придумывал каждый раз: то вся студия несла мне свои часы, то игрушки, то мы вывозили камеры на улицу и вглядывались в вечернее небо и звезды (а студийную камеру дальше ступенек не выкатишь). Мы выходили на старт и мы не знали, и что нас ждет на финише. Вот это было удивительное общение с людьми. Вот это было телевидение!

Так вот, Кама Верхорубова стала, скажем так, одной из моих женщин-учителей, которая вводила меня в это самое телевидение. В своем общежитии я бывал нечасто, в основном жил у Камы. Иногда приезжал ее муж, и тогда я перебирался в общежитие. Соседом по комнате был Федя Омельчук, заместитель коменданта общежития. Он был старше лет на десять, ему было за тридцать, и он мечтал жениться. И на вопрос, почему же не женится, отвечал: «Никак девушку не могу найти». «Как это ты не можешь девушку найти?» – удивлялся я. – «Начинаешь с ними спать, а они уже все не девушки». Это когда было? Мы сейчас говорим, что девушек нет, и молодежь развратная. А Федя тогда жаловался: просто, говорил, распутство какое-то, все уже не девушки. Я все пытался его переубедить. Но у него была какая-то своя модель семейной жизни. Он был славный парень, заботился, мог даже приготовить мне поесть, потому что я очень поздно приходил.

И все-таки он нашел свою девушку, смешную-смешную, некрасивую-некрасивую, на мой взгляд. И женился на ней. Прошло много лет, мы где-то встретились, он меня узнал. Это был располневший, огромный человек, а жена такая же маленькая. Она так же преданно смотрела ему в глаза, и он был счастлив. Он искал эту девушку. А я? Искал ли я? Нет, пожалуй. Может быть, я был верен Каме?

Мне просто нравились женщины, я охотно вступал с ними в отношения, поскольку мы жили в свободное время, тем более в Воркуте. Семья далеко, стыдиться некого. Постель не была такой запретной, а те девушки и чужие жены, с которыми меня связывали случайные встречи, – у них тоже были связи разорваны, родители далеко. Если б я знал, что у девушки есть мама, что она ее ждет, если б я задумался, что эта девушка тоже ищет свое счастье…

Я стал самостоятельным режиссером, делал КВН и передачу «Свидание в субботу». Кроме того, я набрал 9-10-классников и организовал Молодежный театр. (Сейчас с некоторыми из них иногда переписываюсь, или они звонят, увидев какой-нибудь мой фильм). Мы ставили Шварца, Бабеля, читали поэтов Евтушенко, Вознесенского. И я снимал вечера Молодежного театра, в которых шли фрагменты пьес, стихи. Я поставил «Кровь и пепел» Марцинкявичуса, «Анну Снегину» Есенина. Но это было уже позже. Это целая эпоха.

Тогда было много киножурналов: «Новости дня», «Панорама». Их присылали на местное телевидение, чтоб было, чем заполнить экран. Я экспериментировал: мог взять старый выпуск киножурнала, весь его разрезать и смонтировать наоборот. Например, только что это был сюжет про то, как мы победили, чуть перемонтировал, и получалось про то, как мы проиграли. Я садился за стол и клеил, часто клеил наоборот, придумывал другие сюжеты на этом материале, подрезал крупные планы: а что будет, если сделать вот так? Как человек разучивает гаммы, играя на пианино, так я учился монтировать и начинал понимать, как создается кино.

Мне предстояло освоить, как же быть с изображением. Если я снимаю актера, то он не просто актер, играющий в театре. Я имею дело с изображением актера. Это не театр, где его «снимают» глаза зрителей. А это камера оператора его снимает, и я имею дело уже не с актером, а с изображением актера. Вот эту достаточно сложную кухню и ракурсы я стремился полюбить.

Я в ту пору старался много читать о телевидении в журналах «Искусство кино», «Радио и телевидение». Помню, прочитал статью о каком-то английском фильме, который назывался «Полчаса Лоуренса Оливье». Англичане собрали материал о том, как великий актер играл разные роли Шекспира. Перед нами был не Лоуренс Оливье, играющий Гамлета, а Гамлет в исполнении Оливье. На сцене или в кино на первом месте был именно Гамлет, и плевать мне было на фамилию актера, его исполняющего. А после телевизионной передачи я говорил: «Да, ничего Лоуренс Оливье играет, его Гамлет – вот это да!»