Михаил Федоров - Герои Сирии. Символы российского мужества

«Теперь около одного ляжет и другой».

Смотрел на расчищенный от снега пятачок, и слова: «Здравствуй, Роман…» кружили в голове.

Хотя как здравствуй?

Но для меня – здравствуй.

Я видел место именно для Романа. А значит, и как бы его…

А в сторону уходила Аллея летчиков.

«Опасная профессия у летчика. Если пехотинец, танкист, вас много. А летчик – он один, разве еще с тобой ведомый».

На меня поглядывали копачи, прибегал подполковник, фотографировал очищенный участок и, видимо, своим командирам отправлял фото.

Нетронутый клочок земли молчал, ожидая момента, когда его покой разбудят лопаты и когда он обнимет Романа уже навечно.

Я уже многое знал.

Что у Романа жена по имени Ольга, что маленькая дочурка…

Что он с 1-й по 11-й класс учился в школе, которая была в километре от кладбища.

СМИ передавали, что школе присвоили имя Романа и должны были повесить памятную доску.

Мне захотелось пройти в школу.

Выйдя с погоста, повернул на тропку в заснеженном тротуаре и, думая, сколько же горожан сегодня упадет на этом ледяном покрове, шел вдоль проспекта, ловил языком снежинки, и теперь звучал куплет из другой песни Высоцкого:

Я не знал жену Романа, но почему-то и она мне тоже была близка.

И не заметил, как пересек одну улицу, другую, и в оправе высотных домов появилась спрятавшаяся от ветров и шума школа.

Около ступенек «грызли» снег курсанты.

«Тоже готовится мероприятие».

Надеялся на стенке при входе увидеть памятную доску, но ее не оказалось.

Зайдя в школу и объяснившись с охранником, оказался в приемной директора. Спросил у юной секретарши:

«Скажите, а что насчет памятной доски летчику…»

Секретарь: «Все так неожиданно… И как доску привезут, ее сразу повесят…»

А поняв, что мне интересен сам выпускник: «Вы можете поговорить с классной учительницей».

Через пару минут я уже поднимался на второй этаж, по которому беззаботно бегали школяры, а на стенке висела стенгазета в память бывшего ученика этой школы.

В конце коридора с чернявой учительницей говорили двое мужчин, как я догадался, – она имела отношение к Роману. Но разговора с ней не получилось – на этаже появились операторы с треногами и камерами. Телевизионщики снимали сюжет, и я понял, что пришел не вовремя, извинился и удалился.

Но не горевал: шел по коридорам, по которым бегал школьником Роман, и поглядывал на двери в классы.

В нем занимался?

А в этом?

В этом…

Я продолжал идти по жизни Романа…

Выйдя из школы, увидел, что работа курсантов близилась к завершению.

Хотел направиться к военному городку и Дому офицеров посмотреть, может, гроб с телом привезли, и раньше всех с ним проститься, но потянуло назад. И снова проделывал пройденную дорогу, в голове звучали слова:

Подойдя к кладбищу, поразился: курсанты «отгрызли» наледи и наросты; сгребли рыжеватое месиво в кучи и разве что нижний слой какой-то сыпучей смеси снять не смогли. А их по-прежнему подгонял подполковник.

Рядом с пятачком будущей могилы Романа из трубок собирали каркас для навеса работяги.

И Аллея военных летчиков оказалась предельно чистой. Снег уже не сыпал, а еле-еле падал. Теперь, может, вместе с подполковником и курсантами подумал: «Только бы ночью не пошел, чтобы не пришлось заново очищать…»

Физически чувствовал присутствие летчика, который должен занять здесь место.

Так стремительно вошел в мою жизнь Роман Филипов, и я нисколько не пожалел, что прожил с ним целый день.

На следующий день единственный план: проститься с Романом. С утра позвонил в Дом офицеров, и мне сказали:

– Прощание в одиннадцать…

Но решил приехать пораньше. Ехал на автобусе и удивлялся: куда-то делся вчерашний нежно-пушистый снежок – этот белый дождик. Вчерашние белые просторы испещрили рыжие полосы и клоки расчищенных за ночь улиц.

Вот появилась часовенка и за ней вход на кладбище:

– Там последний приют…

Я ехал по направлению выезда из города. Улица расширилась: в желоб высотных домов легло шоссе. Вот впереди показался навесной переход. Я спрыгнул с порожка салона, за стайкой офицеров в летной форме подошел к башне, поднялся по спирали лестницы наверх и перешел автомобильную трассу.

Вдали чернела строчка забора вокруг большого, как два футбольные поля, белоснежного пространства, которое охватило заостренный и вместе с тем как обрубленный, чем-то похожий на профиль самолета Дом офицеров.

Перед ним дочищали снег курсанты.

Я невольно подумал: сколько же снега вывезли! И не сомневался, что если бы его оказалось больше, его бы тоже убрали.

Перед изгородью стояли где в одиночку, где группками люди.

Я посмотрел на сотовый: 9 часов 15 минут…

Испугался: неужели опоздал?! Все ведь могло случиться. Но понял: прощание не началось.

Теперь ходил вдоль ограды и смотрел, кто собрался. В одной стороне стояла коробка кадетов Михайловского кадетского корпуса в черных шапках и шинелях. Я с ними поговорил. Они мне были дороги: когда-то в полном актовом зале встречался с ними и рассказывал про Гавриила Троепольского, а позже защищал в суде их директора.

Невдалеке ежились в куртках кадеты Горожанского кадетского корпуса.

К изгороди приткнулись школьники с цветками в руках.

Сновали казаки в зеленых камуфляжных одеждах, моряки – в черных шинелях, летчики – в голубых, всех возрастов женщины, мужчины – с букетами цветов и несколькими гвоздичками.

Никого не пропускали на поле к Дому офицеров полицейские и курсанты.

Вспомнил, как в бытность учебы в военном заведении стоял в оцеплении на Красной площади в Москве и никого не пропускал, как перед цепочкой оцепления остановился «ЗИМ» с маршалом Баграмяном, как к машине подскочил начальник курса, воевавший в Великую Отечественную в войсках маршала и посчитавший за счастье провести сквозь кордон своего командующего фронтом.

Но здесь маршалов не было, а собрались большей частью простые люди. Хотя нет-нет и появлялся какой-нибудь местный «маршал» – генерал и его пропускали, или какие-нибудь чиновники среднего полета. Встретил знакомого редактора газеты, фотокора, бывшего соседа по дому, они не усидели на работе.

Внутри пел Высоцкий: