Анатолий Суконщиков - Лихие девяностые в Шексне

Закончил ремонт, поставил телевизор на место. Включил. Порядок!

Жена спросила: «Сколько за работу?»

– Да, сколько не жалко! Не первый раз прихожу.

Супруга подала двадцать пять рублей и бутылку водки – дефицит, по талонам.

– Может мало? – спросила она и протянула еще пять рублей: – Вот еще, чтоб вам было не обидно и нам, чтоб не думалось. Вы бы точную цену сказали. Мы ж не знаем сколько стоят запчасти и работа.

– А, что запчасти? Тут все по мелочи – рубля на три. Но в ателье, где-то так бы и взяли.

Он ушел. Дети стали смотреть телевизор.

Уже поздно. На улице вновь оттепель. Снежок, выпавший утром, растаял. Слышно, как за окном шаркают по бетону подошвы обуви прохожих. Половина двенадцати ночи. Ложусь спать.

– Сегодня нас всех собрал зам. директора Киселев, – говорит жена. – Он объявил по какому поводу заседание и первое слово дал мне. Ноженко аж передернуло. Я отчиталась, мол, так и так – вы выполнили план, а наш цех – нет. Почему так получилось?

Матанова завела, что вот, мол я рассчитала сколько кладем мы смолы, да других компонентов, да щепа идет влажная и получается, что у нас экономия из-за влаги.

– Ишь, – думаю, щепа сырая. Экономия из-за влаги? Значит сушилки у вас в ДСП не работают?

Тут поднялся и выступил Ноженко. Да, такой гордый. И понес и понес… Да так, что даже Киселев не выдержал и сказал:

– Ты, что это, Данилыч, встал в позу? Не может быть такого, чтобы цеха, в которые было поставлено сырье, выполнили план, а тот цех, который поставлял сырье, – нет. Наверное, надо подписать документ на затребованное количество сырья. А оно, исходя из представленных вам и мне данных, соответствует им. Не так ли?

– Нет, – сказал Ноженко. – Такого не будет

– Да, ладно, Виктор Михайлович, – продолжала жена. – Я ему не сказала, но окончательно поняла, что в ДСП смухлевали, а я их зацепила. – Пусть не оплачивают. Все это всплывет, когда будет подсчитываться доход за третий квартал.

Ноженко, аж, подпрыгнул. Встал и убежал из зала.

– Наверное, ты кричала, – говорю я, зная взрывной характер жены.

– Нет, – говорит. – Я, перед тем напилась валерьянки.

– Ну и что дальше?

– Кончилось это заседание, я быстренько поела в столовой и сижу – делаю отчет. И вдруг телефон. Звонит Матанова и таким добреньким голоском:

– Люда, ты наверное расстроилась?

– Нет, – говорю. – Чего мне расстраиваться?

– Так сколько у тебя получается по отчету? Двести девять? Да? Так Ноженко велел подписать. Приходи. Мы подадим тебе чек.

– Некогда, – говорю, – мне. Я отчет готовлю.

– Ну, ладно. Валентина пойдет в управление и тебе занесет.

А что, думаю, идти к ним? И так знаю на какую цифру они готовы подписать. Взято-то у них со склада. Решила, что не стоит пока идти на поклон.

Круговерть, да и только. Работа, дом, работа. Ни просвета, не выхода. На живот только и работаешь. А концы с концами едва сводишь.

Жена с утра не в настроении. Завтра бы всем вместе надо ехать в деревню – выходной, а наряды не сданы. Не все мастера сдают данные вовремя.

– Может, – бурчит, – и завтра придется выйти.

Я стараюсь ее не нервировать.

– И купить в магазине нечего. Возьми, – говорит, – пару копченых кур, чтобы ехать не с пустыми руками.

– Добро, – соглашаюсь я. Благо у завода есть своя коптильня от столовой. И этот продукт всегда имеется в наличии.

На улице слегка подморозило. После беглого осмотра линии захожу в слесарку. Там шумно. Все в сборе. У Курочкина выпачканы руки, глаза полусонные. Оказывается, его вызвали ночью в цех. Чтобы не мучиться одному, он прихватил Юру Петруничева. На крыше полетел вентилятор, вытягивающий пыль из шлифмашины. Ставил его я четвертого января во время дежурства. Прошло три месяца. Как и тогда раскалился подшипник, до такой степени, что зашаяла пыль около вентилятора. Да и работал пока не заклинило. До утра бились. Не успели они скрыться за заводскими воротами, как на первой линии лопнул болт крепления основного вала камеры кондиционирования. Пришлось плиту пропускать в обход. Вторая линия пахала вовсю. Правда, как сказал Игорь, снова течет масло на гидростанции камеры. Вчера мы с ним, не найдя хорошей цанги, поставили временно, с трещиной. Через нее и вытекало масло. Всю ночную смену она отработала без перерыва.

Я взял ключи на семнадцать и двадцать два и пошел к работающей гидростанции. Попробовал подтянуть гайку. Это в какой-то степени удалось. Масло уже не бежало ручьем, а лишь изредка подкапывало.

Когда вернулся в слесарку, Игорь спросил:

– Ну, как?

– Сейчас не бежит, а лишь изредка капает.

– Я взял у Курочкина две новые цанги и трубку. Так, что поправим дело. Правда, сначала-то отказывал. Говорил, что нету.

– А вчера почему он нам не дал? А потом шумел: «Зачем цангу с трещиной поставили?»

– Так это он при Зубове говорил. Хитрил. Он умный, изворотливый. Не зря у него кликуха – Еврей.

В это время Сергей Лукин занялся осмотром камеры охлаждения первой линии. Для того, чтобы поставить в гнездо болт диаметром в тридцать миллиметров, необходимо вал камеры весом в тонну, сдвинуть на двадцать пять миллиметров. Сделать это быстро не выйдет. Домкрат не установить. И Сергей стал это делать при помощи крупного болта и гайки – личное рацпредложение. А я поднялся на крышу цеха – посмотреть, как работает вентилятор вытяжки пыли, установленный ночью. Потрогал подшипники. Слегка теплые. Но вал в корпусе, поставлен, как и предыдущий мною, пыльником в сторону шкива. То есть по мнению Сергея Лукина – неправильно. Когда я в тот раз собрал вентилятор он проверил мою работу и на другой день сидя за столом при всех сказал, что «поросенок» на вентиляторе долго не простоит. Пыль будет попадать в подшипник. Я внутренне смутился, но виду не подал. А про себя подумал: «А что же ты не подсказал, когда я его собирал? Видел ведь, гад? И чтобы отговориться и его припрыть сказал, что ставил так потому, что у вала «поросенка» оказались разные «плечи». И чтобы крыльчатка не задевала за корпус вентилятора, пришлось ставить ее на длинное «плечо».

– Да они же одинаковые, – отрубил Сергей.

– Ну, не знаю. Но я замерял и одно плечо оказалось на двадцать миллиметров длиннее. В РМЦ так выточили, по чертежам.

И это была правда.

Сейчас, спустившись с крыши, иду на вторую линию к карманам, но у шлифовки меня останавливает сменный мастер.

– Где Курочкин?

– Домой ушел. Они с Петруничевым ночью работали. А что?

– Надо бы шлифмашину посмотреть. Нижняя лента сбегает. А мои операторы «дубы».

– Хорошо, – обещаю, – а сам про себя думаю: «Я еще «дубее» так как оператором не работал и слесарем-то без году неделя. По возрасту-то я самый старый – Без двух лет – сорок, а опыта подобной работы нет. Я гуманитарий. Сменил профессию, чтоб прокормить семейство. Все на семь – шесть лет моложе меня, за исключением Андрюхи Ворошнина. Он еще младше. А мы с ним, можно сказать, ученики. Все остальные опытные работники – костяк. Мне приходится приспосабливаться.