Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2019

Я меньше всех, мой разум мал,
Но я уже младенцем знал
Об этом и открыто
Глядел на мiр: он был велик.
Я видел: липа больше лык
И поле больше жита.

А человеку все должны.
Он больше мира и войны,
Труда или неволи.
Я понял: даль моя близка,
Песчина я того песка,
Что с морем в общей доле.

Я знаю: всякая река
Своим призваньем велика
И морю влагу копит,
Обременяясь и боля,
А море больше корабля,
Но и его не топит.

Не утешит меня мусикия,
Посетившая мiр;
Разве бедствуют кости сухие
В ожиданье тимпанов и лир?
Их проймет лишь трубы говорящей
Повелительный зов.
Так и я, оглушенный и зрящий,
Не обыденных жду голосов.
Вот уже – сладкопевцам в досаду —
Поднимается гуд,
Вихри близятся к мёртвому стаду,
Обнимают его, стерегут,
И погибший народ шевелится,
Воскресает родня,
И когда-то прекрасные лица —
Краше прежних глядят на меня.

В ольховом шелесте, в дрожанье паутинок
Тревога слышится – всему один конец,
И лишь сосновый пень безмолвствует, как инок,
Не лжет чернец.

Доверчивый народ под небом светло-серым
Доверил выстоять – на радость и беду —
Дубам-ослушникам и елям-староверам
В одном ряду.

Тут любит зверь нору, гнездо лелеет птица
И есть пристанище уставшему от дел,
И каждая семья дерзает приютиться,
Где Бог велел.

По ровной скупости осеннего уюта
Уже холодные морщины пролегли,
И голоса детей доносятся как будто
Из-под земли.

Улыбнётся – и вечно печален,
Угнездится – и вечно летит
Над тоскою родимых развалин,
Перед цаплей ничем не умален,
Перед гоголем рохлей глядит.

Без боязни греха и безсилья
Жизнь кружит, не имея цены,
В вековечном дому изобилья,
Где усталые лапки и крылья,
Как и слабое сердце, – сильны.

Нет же смерти, ликуй, орнитолог,
Чти пернатый завет и залог:
В оке светится счастья осколок
И дрожит, по-весеннему долог,
Двуединый живой хохолок.

Из мёртвых городов беги в лесистый рай,
Где живность весела и благодать безкровна,
И сосны красные не почитай за брёвна,
И птицу утреннюю в клеть не запирай.

Всё веждь, всему внемли, а сам не говори,
Но помни старый мiр, как в нём безлюдно стелют,
Как грустные ежи, и лисы, и хори
Незваные придут, развалины поделят.

В лазоревых снегах ютится тишина:
Тут песни не сложить и солнца не дозваться,
Тут испокон веков нелепа и грешна
Услужливость купца и трезвость рудознатца.

Что долговременье железа, серебра
Пред кротостью луча на материнском насте,
Пред ожиданием покоя и добра,
Постоя и тепла в отеческом ненастье?..

Притронусь к черепу, ощупаю виски —
Подкостные ручьи медлительны и вязки,
Как реки подо льдом, и на подъём легки,
Звяцают бубенцом, исполненные ласки.

Я знаю эти швы, я помню этот плеск.
Когда забвенному переглянуться не с кем,
Он проникает в кровь, и угашает блеск,
И зрение томит мерцанием нерезким.

И вот уж на скале не ель, а кипарис,
И мрамор на море белеет, а не льдина,
И византийский свет над теменем навис,
И в костнице моя глава – не сиротина.

Пусть боль пульсирует. Прости, забытый брат,
Молчи и поминай безроднейшего братца.
Теперь везде тепло… Ты сам глядел назад
И знаешь, каково в потомстве потеряться.

Средь алчной суеты всеядных и копытных
Горят безсонницей и молятся о ней
Усталые глаза авгуров любопытных,
Прозрителей ночей, утешителей дней.

Грядущее темно; день ясный посерёдке;
А вечность за спиной – моргнул и был таков, —
Где сонмища святых толпятся, как сиротки
Без роду-племени, вне знаков и веков.

Нетерпеливец сквозь день хлопотливый, сквозь год
Тянется к свету со дна земляного колодца,
В небо глядится и всё горемыкой слывёт —
До острия дотянуться и не уколоться.

Нет бы ужаться и мериться жизнью самой,
Где, присмирев, не впадая в ее половодье,
Лошадь плетется и тянет телегу домой
Без ездока, потерявшего путь и поводья.

Мы не торговцы, не биты судом и стыдом,
Тень достижений за нами не шастает следом,
Многоименный и многомятежный Содом
Нам не смертелен, хотя и до времени сведом.

Вот и дотянемся, вот и дотерпим, даст Бог,
До ужимания времени, года и даже
До проясненья, когда Илия и Енох
Снидут на стогны московские в гари и саже.

Се Человек, разумен и духом стоек,
Но не искусен льщению и письму,
И среди банков, святилищ и новостроек
Тошно и негде главу подклонить Ему.

Ходит в толпе субботней, в весеннем гаме,
Всё оживляет, что косно или мертво,
Луг, расцветая, поёт под Его ногами,
Тучи сгущаются над головой Его.

Как Он пришёл-то – пешком ли? Рыбарским судном?
Ваша смоковница что – зелена? Суха?
Что ваш закон со своим приговором судным
Против Его единственного стиха?

Бегучей болью ясновидца
Ищу, ищу,
Ищу, вокруг кого обвиться,
И гибким стеблем трепещу.

Привившийся на пепелище,
Я средь ветвящихся вещей
Светолюбивей всех и чище
И всех нищей.

Неповреждённой пуповиной
Сочится счёт,
А время кровью неповинной
Ни в чём – сквозь зелия течёт.

Превечной нежности опора,
Извечной твердости ища,
Душа моя пряма и спора
И живуща.

У моря, на Кильдине-острову,
Где краткий день весны слепит и вянет,
Святителя Николу наяву
Увидит всякий, кто его помянет.

Там слабых нет, баркас ловцов не ждёт,
Там зверь морской в родстве со зверобоем,
И если благодать не снизойдёт,
Не удержаться в жизни им обоим.

Седой старик идёт себе по льду,
Таинственных исполнен повелений,
Равно целует волю и беду,
Хранит и стон людской, и хрип тюлений.