Василий Игнатьев - «DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья

В очерке «Масленица» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автор уточняет: «Последний раз в жизни мне удалось наблюдать масленицу в деревне в её, так сказать, классическом виде в Тече в 1904 г.» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 387. Л. 82.

Там же: «Теча расположена на горе, но рельеф местности затруднял выбор места для устройства катушки: то гора спускалась к речке обрывом, то дорожка для спуска была сильно искривлена, то упиралась в огороды. Наиболее удобным спуском с горы – прямым и обеспечивающим дальность катания был спуск на Горушках от дома Неверовых, по прозвищу «Волковых». Здесь спуск был прямым, дальше дорожка шла между огородами, а потом был спуск небольшой к речке. Такое расположение спуска обеспечивало быстроту и дальность движения по катушке» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 387. Л. 82–83.

В очерке «Масленица» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автор объясняет: «Поливка горы часто совершалась насильственным путём: когда женщины проходили с водой с реки, то вдруг, откуда ни возьмись, появлялись парни и выливали у них из вёдер воду на катушки. Также поступали и с теми, кто вёз воду в кадушках. Всё это превращалось в шутку. Если же эти «шутки» не удавались, потому что наученные «опытом» люди избегали носить и возить здесь воду, то наряжали на поливку девушек, любительниц кататься с гор» // Там же. Л. 84.

Там же автор сообщает о том, как заканчивались катания на санях: «Кончалось катание, и катушку – лёд на ней рубили по поперечным линиям, чтобы никто не вздумал покататься в Великом посте» // Там же. Л. 86.

В очерке «Масленица» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автор дополняет: «Это был по существу смотр хозяйских достатков теченского населения. Тут можно было видеть тройку лошадей знаменитых теченских ямщиков Кокшаровых во всём блеске их упряжки: хомуты с красными подкладками (подхомутниками), что было высшей модой, сбрую – шлеп, седелки в медных бляшках, гарусные возжи, кашевку с ковровым рисунком на кошме. Красовался серый с яблоками конь Новиковых, Лысанко Александра Степановича Суханова, резвачи Семёна Осиповича Лебедева и прочие знаменитости. В большинстве же были рыжки, бурки, голубки, мухортки и прочие, не блещущие ни видом, ни сбруей» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 387. Л. 87–88.

Там же: автор объясняет это обличение следующим: «Потребность проявить себя в движении, неограниченном никакими рамками. Эта потребность у русских людей возникала перед переходом к другому режиму жизни, ставящему границы такому поведению по тезису: грешить так грешить, чтобы было в чём каяться. Известно, что существовал в древней Руси обычай грешить на Рождестве, чтобы очиститься от греха в крещенской купели. Масленица была преддверием Великого поста, как язычество исторически предшествовало христианству, и она являлась рецидивом к первому. Историческая роль христианства, вследствие чего оно признаётся прогрессивным явлением, было то, что оно смягчило нравы язычников, но по закону атавизма у принявших христианство, остались черты язычества в быту. Эти черты оста[ва]лись в быту русских людей на протяжении веков и, гармонизируя с характером русских людей, обусловили широкий тип его. Этим объясняется живучесть масленицы в быту русских людей» // Там же. Л. 93–94.

Завершает «свердловский» очерк «Масленица» автор антирелигиозным пассажем: «Изменить этот быт могло только изменения бытия русских людей, что подтвердили события, вытекающие из Великой соц[иалистической] революции в России: масленица теперь утратила свои главные черты, и должна быть признана пережитком прошлого, как и христианство, с которым она уживалась» // Там же. Л. 94–95.

В очерке «Великий пост» (30 июля 1965 г.) в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автор подробно описывает свои первые детские ощущения от Великого поста: «Мне было, вероятно, лет шесть-семь, когда в один из дней Великого поста, под вечер, я слушал этот унылый звон, приглашающий к вечерне. Был весенний день, солнечный, тёплый. Солнце клонилось к горизонту, но светило ещё достаточно светло. Я стоял у катушки, что была у нашего дома. Она уже разрушалась от таяния. Помню, что около купола церкви, имевшего вид редьки, обращённой «хвостом» в небо, летали и «галдели» галки. Я наблюдал, как к церкви подходили мужички и бабы, говевшие в это время. Унылый звон вызывал в моей душе гнетущее настроение вопреки впечатлению радости от нарастающей весны. Этим, очевидно, и объясняется, почему этот звон по закону контраста поразил меня и запомнился мне как символ Великого поста. Когда бы я ни пел или не слушал прекрасную песню со словами, взятыми в эпиграфе этой статьи, передо мной, перед моим воображением обязательно возникала описанная выше картина» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 387. Л. 3–5.

В очерке «Великий пост» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автор приводит молитву Ефрема Сирина полностью: «Она исполнялась всегда драматически: священник произносил

1. «Господи и владыко живота моего, дух праздности, уныния и любоначалия не даждь ми». Земной поклон.

2. «Дух же смиренномудрия, терпения и любви, даруй ми, рабу Твоему». Земной поклон.

3. «Ей, Господи, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков!» Земной поклон.

Дальше «умная» молитва: «Боже, милостив буди ми, грешному» (молитва мытаря из притчи «О мытаре и фарисее») 10 или 12 раз, и снова вся молитва и земной поклон» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 387. Л. 17–18.

Там же: «Я с детства любил пение, и великопостные унылые церковные мотивы не прошли мимо моего внимания, но в исполнении деревенских певцов они сохранились в моей памяти смутно, а впоследствии они, если можно так выразиться, «полиняли» под более сильным действием «партесного» пения. Помню только, что когда дьячок запевал «Покаяния», то теченские хористы и любители из присутствующих дружно подхватывали, и по церкви разносилось громкое пение, а когда дьячок запевал «На реках Вавилонских», то большею частью пел solo , а подхватывали отдельные голоса, и случалось, что невпопад» // Там же. Л. 35–36.

В очерке «Великий пост» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автор подробнее пишет о визитах с поздравлениями причастников: «В течение этого поста, … хождение по гостям, считались предосудительными, но некоторым послаблением было посещение с поздравлением причастников, точнее – причастниц. Считалось делом вежливости и признательности поздравить причастницу с принятием «святых честных тайн», причём вошло в обычай, чтобы причастница готовила на угощение пирог. На этой почве создавалось даже соревнование в том, кто испечёт лучший пирог и идеалом считался пирог из осетрины. Никто из наших художников не избрал для своей картины сюжета на эту тему, а он мог бы быть очень ярким» // Там же. Л. 28–29.