Сергей Степанов-Прошельцев - Люди такие разные. Записки газетчика

Впрочем, размышлял я недолго. Трофим Иванович натренированным движением лишил бутылку девственности и набулькал мне полный стакан коньяка.

– Пей, – сказал Беликов, видя мою нерешительность. – Мы уже приняли.

Я выпил и пожелал им доброго здоровья. И предложил сбегать за добавкой.

– Не надо, царственным жестом остановил меня Трофим Иванович. – Сегодня столько спиртного заочники надарили, что месяц можно не просыхать.

И я пожалел, что влил в себя этот несчастный стакан.

Лысый кочегар

На следующий год в нашей группе сменился староста. Кто избрал этого кретина, никто не знал. Скорее всего, сам себя выдвинул.

Он работал кочегаром в какой-то сельской котельной – маленький лысоватый мужичок лет сорока. И безумно меня раздражал. Был, как говорится, к каждой бочке затычка. Рвался отвечать на любой вопрос, не имея о нём никакого представления. Но, что хуже всего, был преисполнен административного рвения. Так ведут себя ефрейторы в армии, уборщицы, дворники и сторожа, воображая себя большими начальниками. Это, наверное, национальная наша особенность – покомандовать другими хотя бы пять минут.

Он прицепился ко мне с вопросом, почему я не присутствовал на предыдущей лекции. Я послал его. Он тогда стал отмечать мои прогулы, и когда их набралось изрядное количество, нажаловался куда-то, кажется, декану заочного отделения. Меня вызвали на ковёр, но всё ограничилось беседой, поскольку я внятно объяснил разницу между работой в редакции газеты и в системе образования.

Но кочегар не унимался. Он продолжал стучать на меня по поводу и без. Тогда я распространил среди студентов-заочников вирши, в которых были такие строки:

Он усерден до предела,

ко всему всегда готов,

жаль причёска поредела

от усиленных трудов.

Велика его досада.

Не помочь ему, увы:

не найти нигде рассады

для облезлой головы.

Кочегар рассвирепел. Он встретил меня на улице и потребовал, чтобы я прекратил его позорить. Я снова его послал.

– Ты пожалеешь, – предупредил меня кочегар.

Я сдал сессию и забыл о его угрозе. И вдруг приходит повестка в суд. Кочегар обратился с иском, требуя привлечь меня к ответственности за оскорбление. Но судья приглашал меня на предварительную беседу.

Я приехал в Ставрополь (жил я тогда в Невинномысске). Судья показал мне «вещественное доказательство» – мои стихи. Я сказал, что текст написан не моим почерком, а главное – никакого оскорбления в них не содержится. То, что причёска у кочегара действительно поредела, видно невооруженным взглядом.

– Но ведь вы употребляете выражение «облезлая голова», – сказал судья.

– Может, это переписчик виноват? – усомнился я. – Да и вообще есть ли свидетели, которые подтвердят, что написал стихи именно я?

– Нет, – сказал судья. – Свидетелей нет. И я откажу (он назвал фамилию кочегара) в возбуждении уголовного дела.

…Диплом кочегару защитить не удалось. Он умер от белой горячки – оказался заурядным пьяницей.

Кальян Хетагурова

То ли на третьем, то ли на четвертом курсе я приехал на летнюю сессию. Шёл по улице, на которой жили мои родители. И встретились с Валей Алиевой. Она окончила институт, вышла замуж, работала в музее Косты Хетагурова – филиале Ставропольского государственного музея, который находился на той же самой улице Дзержинского.

Валя познакомила меня с мужем. Так совпало, что он родом из Невинномысска и учится в том же педе, правда, не на историка, а на филолога, и, как и я, приехал на летнюю сессию. И Валя, и он поселились (разумеется, нелегально) в здании усадьбы, где когда-то обитал Хетагуров.

Усадьба была старой, заброшенной, требовался её капитальный ремонт, но денег на это найти не могли. Музей основоположника осетинского литературного языка и первого поэта Осетии фактически был закрыт. Он стал нашей штаб-квартирой. Лекции я не посещал, сдавал только экзамены и зачёты. Точно так же поступал и Володя.

В музее было немало любопытных экспонатов: старинные фолианты, вещи, принадлежавшие Хетагурову. Мы даже пробовали курить из его кальяна.

К дому примыкал фруктовый сад, к тому времени сильно одичавший. Через полуразвалившийся забор нетрудно было перелезть, и здесь повадились кучковаться юные наркоманы. В милицию Валя и Володя не сообщали, так как жили в музее нелегально. Володя сам гонял юнцов. Я ему помогал.

Однажды мы увидели компанию подростков в окно и вышли из флигеля. Володя прихватил с собой охотничье ружьё Хетагурова, к которому патронов в природе уже не существовало. Но оно тем не менее помогало в деле наведения порядка на прилегающей территории. Помогло и на этот раз. Юнцы после словесной перепалки удалились. Но один из них, убегая, ткнул меня чем-то острым.

Удар пришёлся в руку. Боли я не почувствовал. Кровь увидел, когда мы вернулись. Рана была неглубокой, но из неё лилось, как из водопровода.

Валя перетянула мне руку жгутом. Надо было вызывать скорую, но в таких случаях сразу оповещают милицию, а иметь дело со стражами порядка не хотелось. Начнутся разбирательства, выяснится, что в музее Хетагурова живут люди – потом хлопот не оберёшься.

Ограничились тем, что Володя сбегал в ресторан, откуда доносилась популярная тогда мелодия «Семь сорок», и принёс вина. Чем больше я его заливал вовнутрь, тем меньше вытекало крови наружу. В конце концов, она остановилась.

Когда Володя бегал за вином, Валя сказала мне так:

– Ты, конечно, понял, что я старше Володи. Надеюсь, ты ничего не говорил ему о моих похождениях в прошлой жизни? Я ведь тоже твоих тайн не открываю.

– А какие тайны? – недоумевал я. Валя про меня практически ничего не знала.

– Неужели у тебя ничего не было с моими подругами?

– Нет, конечно, – удивился я. – С их стороны, правда, некоторые попытки предпринимались.

– И ты их отверг? А ведь они утверждали обратное..

– Вот уж нашли чем хвалиться, – сказал я.

Володя был очень ревнив. Валентина вроде бы не давала ему повода, но что произошло в их жизни дальше, не знаю. Мы как-то потерялись в этом мире и больше никогда не встречались.

В Невинномысске я жил в общаге. Квартиру мне пообещали дать только через год. Узнав о месте моей работы, комендантша – молодая и весьма симпатичная женщина, её звали Анна Петровна, – поселила меня в самую проблемную для неё комнату, где жили одни алкаши. Их было трое, но все, кого к ним прописывали, через пару дней слёзно просили забрать их оттуда. Мне же, как работнику идеологического фронта, было поручено исправить неисправимых.

Как ни странно, я вполне вписался в эту компанию. В ней верховодил Иван, отсидевший 10 лет за убийство и многое повидавший на своём веку. Он был плановой – так именовали тех, кто курил марихуану. Но тогда такого слова в Невинномысске не знали. Конопля, которой было здесь много, называлась планом.