Маргарита Оконечникова - Театр и жизнь. Записки старой провинциальной актрисы

Обычно они с отцом (у того тоже был довольно приятный тенор) пели балладу о моряке, который увидел на берегу красавицу-девицу, которая «шелками шьет платок». И вот этот очень приятный диалог они и воспроизводили:

На берегу сидит девица,

Она шелками шьет платок,

Работа дивная такая,

Но шелку ей недостает.

На счастье ей тут взвился парус,

Моряк на берег пристает.

«Скажи, любезный, нет ли шелку

Хотя б немного для меня?

«О, как не быть! Такой красотке!

Я вам готов всегда служить!

Лишь потрудитесь, дорогая,

Ко мне на палубу мою»

Она взошла; тут взвился парус,

А шкипер шелку не дает

И про любовь в стране далекой

Ей песни дивные поет.

Под шум волны, под звуки пенья

Она уснула сладким сном.

Вот просыпается и видит,

Что море синее кругом.

«Моряк, пусти меня на берег!

Мне душно от волны морской!»

«Проси что хочешь, но не это —

Навек останешься со мной.»

«Нас три сестры: одна за графом,

Другая герцога жена,

А я, всех младше и красивей,

Простой морячкой быть должна.»

«По всей Британии могучей

Я славлюсь сыном короля.

Простой морячкой ты не будешь,

А королевой будешь ты…»

Дома же иногда под настроение мама заливалась «Соловьем» Алябьева и выдавала такое «си-бемоль», а то и «до», какие редко услышишь в опере.

Ну и нам (мне и Ларочке) досталось немного. У меня было лирико-драматическое сопрано (что в какой-то мере передалось и моей дочери, которая закончила вокальное отделение).

У Ларочки был более легкий голос. А вот насчет Анечки и Тамарочки я что-то не припомню – вероятно, по своей вечной занятости пропустила тот период в их молодости, когда они этим занимались. К великому нашему сожалению, Анечка ушла ко Господу, не доживя с нами до сорока лет.

Отец же мамочки, вероятно, погиб в Первую Мировую, т.к. мамочка родилась в феврале 1915 года и бабушкин брат дал ей свое имя – так она стала Ивановна. Об отце же ее мать, моя бабушка, говорила только то, что он был очень хороший человек.

Вот и все, что я могу рассказать о мамочкиных «предках». Девичья фамилия ее была Лебедева.

У отца же моего все было намного сложнее. Я попытаюсь рассказать об этом в следующий раз.

Да! Только что выяснила у Тамарочки, что они с Анечкой тоже пели, но, имея мамочкин скромный характер, – в хоре. От нее же сейчас услышала, что она, оказывается, училась в музыкальной школе. Вот как я была погружена в свою жизнь! В следующий раз попытаюсь объяснить.

Дочь же моя даже начала карьеру певицы под именем Рины Питерской – успешную карьеру, но жизнь распорядилась по-другому. А «питерские» мы потомственные: наш далекий пра-пра-прадед строил Питер и получил свою фамилию из рук самого Петра Великого (ведь прежде у простых людей фамилий не было) за свои золотые руки и мастерство. Петр пожаловал ему также золотую табакерку, которую, к сожалению, бабушка в голодные 1920-30-е годы продала в Торгсин.

Предок наш был оконных дел мастер, потому Петр дал ему фамилию Окóнешников, которая за столетия превратилась сначала в Оконéшников, а потом в Оконéчников. Род нашего предка разрастался – и разрастался его талант. Одна из моих прапрабабушек закончила Институт Благородных Девиц «с шифром», т.е. с отличием, и была учительницей детей Александра III – значит, уже имела дворянское происхождение. Об этом есть книга Ильи Сургучева «Детство Императора Николая II» где черным по белому написано, что ее девичья фамилия была Окóнешникова.

Только что поговорила с Тамарочкой, и она мне читала «Записки» отца. Записки очень подробные, из коих я возьму только некоторое.

Я слушала и потрясалась еще и еще тому, как один, видимо, наиталантливейший человек может породить столько талантливых потомков. Гений Петра это видел и, слава Богу, отмечал, чем помогал взрасти таланту не только этого человека, но и потомков его.

Итак… дед отца был купец первой гильдии, имел магазины шорных изделий. К тому времени Оконéшниковы уже были почетно-потомственные граждане. Отец же моего отца, Леонид Константинович, работал главным кассиром банка Госфондов России. У него до отца было двенадцать детей (отец – тринадцатый, которого бабушка родила в 58 лет). А кроме родных детей, вырастил троих приемных: девочку выучил на белошвейку и мальчишкам дал ремесло в руки.

Жили они на Четвертой линии Васильевского острова дом 17 кв. 20. На такую большую семью, конечно же, в помощь бабушке нанимал и няню с кухаркой.

В 1908 году умер дедушка отца – слава Богу, что не дожил до перемен 1917 года, потому что такие «буржуи», как они, были разорены в пух и прах. В 1918 году отца (Леонида Константиновича) арестовали, и бабушке пришлось распродать все то, что она сумела сохранить – все, что осталось после обысков, – чтобы выкупить его. Но в основном его освобождение произошло благодаря тому, что старший сын Иван в 1917 г вступил в партию большевиков и работал вместе с С. М. Кировым. Леонида Константиновича освободили как отца большевика и отправили в Прикаспийскую низменность принять для сохранения ценности государства.

В 1919 году мать с детьми – Ольгой (1901 г.р.), Леонидом (1907), Евгенией (1909) и моим будущим отцом Анатолием (1912) поехали к Леониду Константиновичу. Дальше отец подробно пишет обо всех приключениях на этом долгом пути. В результате они приехали к отцу больные тифом и только к весне выздоровели.

В августе 1920 года Леонид Константинович умер, и в середине сентября они поехали в Петроград. Там бабушка смогла жить только в двухкомнатной квартирке (бывшей меблирашке). В большей комнате (14 кв. м) она поселила своего сына Константина с женой Марией (1902 г.р.), сама же с Леонидом и Анатолием поселилась в меньшей (11 кв. м). Этот дом располагался по Третьей линии Васильевского острова д. 48 кв. 80, в котором потом прожила свои первые 24 с половиной года, исключая годы эвакуации в Вологодской области (с апреля 1942 по 1 июня 1945 года).

Когда отец женился на мамочке, бабушка отдала им меньшую комнату, сама же переселилась в кухню с дядей Леней.

Я не могу продолжать до тех пор, пока не пойму… Я знаю, т.е. абсолютно уверена, что Господь не посылает испытаний превыше сил. Но почему же, Господи??? когда Тамарочка читает мне записки отца, в коих весь он, с его стилем жизни, общения, отношения к себе и к окружающим, во мне поднимается такая «муть», будто я опять в атмосфере той жизни: отвращение и безысходность, от которой Господь меня спас, дав мне возможность развивать талант, дарованный Им. Надо же! Опять Господь спас! Как и всегда, во всю мою жизнь. И за то, что я испытала это… но почему вдруг все сейчас поднимается такой «мутью»? В то время как я, уже в наши дни, увидев отца безногого разъезжающим по квартире на стуле на колесиках, особенно когда он ездил по кухне от стола к плите и обратно, готовя что-то очень вкусное (свой знаменитый крендель?), мне так стало жалко его, так стыдно за себя! Господи, прости меня и помоги! Именно в ту минуту я это поняла. Как верно говорят, что русская женщина не говорит «люблю», а говорит «жалею».