Дмитрий Драгилев - Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна!

Давно доказано, что музы не молчат во время баталий. Даже грохот пушек сопровождается сигналами полковых труб и фанфар. У кого занимался Рознер? И где он учился?

Есть сведения, что в шесть лет мальчика приняли в подготовительный класс Берлинской консерватории Юлиуса Штерна, воспитанником которой он оставался четыре года. Как назло, списки питомцев этого частного учебного заведения за 1916/17–1923 гг. не сохранились. Иногда встречаются упоминания о некоем профессоре Мартине, преподававшем Ади основы скрипичного мастерства. Полагаю, что Мартин – трансформация фамилии Маттес. В краткой автобиографии образца 1973 года Эдди называет профессора Маттеса своим преподавателем по трубе, которая была для Рознера «дополнительно-обязательным» инструментом в Высшей школе музыки.

В советской театральной энциклопедии 60-х утверждается, что Эдди учился у скрипача Карла Флеша [3] Карл Флеш жил в Германии с 1908 года, в основном в Берлине, с перерывами на гастроли в Россию, Европу, США. Когда нацисты захватили власть, Флешу, обладавшему репутацией одного из самых квалифицированных скрипичных педагогов Европы, удалось отплыть в Лондон. Затем он поселился в Голландии. Скрипачу грозил лагерь. Но преподавал ли маэстро Карл Флеш в консерватории Штерна? В 1921–1922 гг. Флеш вел спецкурс для скрипачей в Берлинской Высшей школе музыки. Здесь и тогда его мог бы «застать» наш герой: согласно официальной биографии Рознера за консерваторией последовала Высшая школа, занятия композицией, дирижированием… И все же о какой Высшей школе речь? Одна из английских публикаций ссылается на цитаты из автобиографии Эдди: в 1920 году он продолжил учебу в High School of Music, расположенной на Кантштрассе. Но по этому адресу в двадцатые годы находился… филиал консерватории Штерна. Может быть, под Высшей школой подразумевалась более высокая ступень обучения? .

Документальные свидетельства студенческих лет Эдди на поверхности не лежат. Трудно найти их и на глубине. Архивы Берлинского университета искусств полны лакун. Архивариусы не могут похвастаться тем, что следы пребывания Рознера в стенах Государственной академической высшей музыкальной школы сохранились. Впоследствии Эдди как минимум дважды говорил в интервью журналистам, что он учился на врача или собирался быть медиком. Так, в 1938 году рижская газета «Сегодня вечером» сообщала: «В свое время Эди Рознер готовился стать врачом, но, будучи студентом, почувствовал, что его призвание – музыка». Прошло больше тридцати лет, когда, будучи на гастролях в Гродно, Рознер сказал: «Учился в Берлине, в 18 лет окончил там высшую музыкальную школу, а потом… медицинский факультет университета. Так что по профессии я врач». Кстати, по свидетельству близких, настольной книгой никогда не страдавшего ипохондрией Рознера был «Справочник врача».

С кузеном Бернхардом Кернером. Начало 1920-х. На открытке надпись: «Любимым тете и дяде на память от племянника Адольфа и внучатого племянника Бернхарда»

Здесь мы сталкиваемся с первыми загадками в биографии Эдди, где правда соседствует с вымыслом, имиджевыми и маркетинговыми ходами, работой над образом, пережитая реальность усеяна преувеличениями, фантазиями и легендами. Многие из них ничуть не мешают рассказу, не нарушают его течение, особенно в наше время, когда каждая вторая «звезда» создает себе собственный миф. Мифы Рознера настолько красивы, настолько искусно и логично «инкрустированы» в панораму времени, в контексты, в линию судьбы, что поневоле вспоминаешь Вольтера: «Если даже этого не было, следовало бы придумать». У немцев, впрочем, есть другая поговорка: Es ist zu schön, um wahr zu sein – «Слишком прекрасно, чтобы быть правдой».

Гипсштрассе. На этой улице была школа, где учился Ади Рознер

Некоторым коллегам, например, скрипачу Борису Соркину, игравшему у него в оркестре, Эдди рассказывал такой вариант: родился в состоятельной семье, отец имел гостиничный бизнес, что позволило сыну учиться у лучших педагогов. В «колымской автобиографии» Рознер, напротив, подчеркивает тяжелое материальное положение родителей, «не имевших средств для оплаты обучения». «Угроза исключения из… учебных заведений возникала неоднократно в течение всех лет, но благодаря моих способностей и таланта (так в оригинале), мне удалось окончить их бесплатно». В семидесятые годы в интервью западногерманскому глянцевому журналу Bunte , иллюстрированному, гламурному, Рознер упоминал некоего барона, советника коммерции Бруннера. Будто бы Бруннер предоставил подающему надежды юному скрипачу возможность жить на своей вилле в элитном берлинском районе Грюневальд. Барон вращался в высшем обществе, славился меценатством, светскими раутами, и одаренный мальчик якобы однажды выступил на приеме или банкете, который Бруннер устроил в честь президента Германской республики Фридриха Эберта. А еще выхлопотал для Ади государственную стипендию и даже приходился ему дальним родственником. Едва ли отрочество Рознера было столь безоблачным, отмеченным появлением богатого и влиятельного покровителя. Скорее всего, эта история относится к разряду сюжетов для прессы, на которые падки бульварные журналисты. Стал бы Ади в семнадцать лет выступать в злачных местах, если бы упомянутые благодеяния произошли на самом деле? Или неоновые огни джаза сбили паренька с «верного пути», что так часто случалось в разгар ревущих двадцатых?

По словам Ирины, младшей дочери Рознера, никакого благодетеля или импресарио не существовало. Не было и учебы на медика: «Отцу нравилась профессия врача, его племянница впоследствии стала доктором. Позже он сделает всё для того, чтобы я пошла в медицину, и сориентирует сына Владимира в этом же направлении».

Как бы то ни было, 1927 год оказался для Рознера судьбоносным, или, как нынче говорят, знаковым. Юноша начинает музыкой зарабатывать себе на жизнь, выступая как скрипач в барах, ресторанах и кафе. При этом он впервые «соприкасается» с Россией, с Советским Союзом: «питейным заведением», где Ади получил свой «дебютный ангажемент», был бар «Маяковский» на Майнекештрассе, в самом центре «русского пятачка» Берлина, именуемого в народе Шарлоттенград. Совсем неподалеку от «Маяковского» принимали гостей два крупнейших русских ресторана тех лет – «Кулинар» и «Городецкий». С «Кулинаром» всё понятно. Что до «Городецкого», то он назван не в честь русского поэта, но по фамилии своего владельца.