Лев Лещенко - Песни выбрали меня

Марина Михайловна водила меня по врачам, где мы мучительно долго стояли в очередях. Причем я очень ее стеснялся, хотя и считал женщиной приятной и даже красивой, но она казалась мне очень полной, что было совсем неприлично, как я полагал, в наше голодное время. В общем, всем я был недоволен.

Но спустя несколько месяцев я привык к галдящей, веселой Москве, где у меня появились такие же, как и я, неугомонные друзья, болел я редко, а Марина Михайловна, неожиданно для меня, родила нам с Юлей сестру Валю. И полнота ее чудесным образом исчезла.

Жилплощадь и условия проживания меня тогда мало интересовали, я даже не замечал и особо не удивлялся, как мы запросто разместились впятером в одной комнате размером не больше 14 м. Комнату перегородили массивным дубовым шкафом, поэтому отец с Мариной Михайловной и младенцем Валей оказались по одну сторону шкафа, а мы с Юлей – по другую.

Зеленые, тенистые, малоэтажные Сокольники опять подружили меня с Москвой. К тому же у нас была настоящая коммунальная «семья» – веселая, шумная, может быть, чересчур говорливая, но всегда готовая помочь и словом, и делом. Мою любовь к нашему старому дому уже ничто не могло поколебать: ни отсутствие горячей воды, ни отсутствие городского отопления.

В коммунальной квартире все дети были общими. Обычно прибегаешь домой, а там никого, стучишься к тете Мане, соседке.

– Ну что? Набегался, опять озорничали? Признавайся, цеплялись за машины? Что молчишь, не вижу я, что ли? – спрашивала она.

Нашим любимым зимним развлечением были коньки. Просто нарезать круги на катке мы, мальчишки, признали занятием скучным и неинтересным: что мы, девчонки, – кататься по кругу и красоваться. Мы настоящие герои улиц! Поэтому мы цеплялись за проезжающие машины и с быстротой ветра неслись за ними на своих коньках-снегурках, которые крепились к валенкам. Взрослые нашего увлечения не разделяли и грозили лишить коньков. Но поймать нас было невозможно! И мы опять и опять вгрызались нашими снегурками в заснеженную дорогу и неслись так, что шапку порой срывало…

И тетя Маня долго допытывала, а я молчал и оттаивал. Знал – нужно переждать, тетя Маня добрая, поругается-поругается и накормит.

Сокольники были мне домом родным лет до десяти-одиннадцати. И хотя этот район считался неспокойным, криминальным, где промышляла всякая уголовная шпана, мы с друзьями чудесным образом избежали ее влияния.

Все праздники сопровождались пирогами, запахи которых неслись почти из каждого окна. Обычно выносили столы на улицы и со всего двора собирались соседи, каждый приносил что было в запасе и выкладывал на общий стол. И все вместе праздновали – шумно, с песнями. Ну и мы, конечно, детвора, были здесь же, вместе со взрослыми.

Кто придумал эту систему зарабатывания денег, сейчас уже не вспомню, но она исправно работала. Она заключалась в нашей исконно русской «забаве» – стоянии в очереди. Перед праздничными днями у магазинов выстраивались огромные очереди за мукой, которую выдавали строго по 3 кг в одни руки. Задача мальчишек была в том, чтобы выстоять несколько очередей, получить муку и отдать в благодарные руки. За такую «мУку» полагалось денежное вознаграждение от признательных соседей.

Там же, в Сокольниках, моя дворовая компания заставила из любопытства лет в 9—10 попробовать водки, а уж курили мы не меньше взрослых.

Летом нас, мальчишек, было и подавно не удержать, да и кто бы смог. Если зимой мы катались, прицепившись к машинам, занятие надо сказать, небезопасное, то и летом мы находили себе интересные занятия и отнюдь не в песочнице. Жителям Сокольников безмерно повезло, что рядом был разбит большой парк, да еще с прудами. У этих Оленьих прудов мы и пропадали целыми днями. Купаться – это, конечно, хорошо, но нам нужна была настоящая деятельность, а барахтаться в воде было так же скучно, как и просто кататься на коньках по кругу. Поэтому мы строили плоты, да такие крепкие, что могли сплавляться по озеру. Конечно, опасное и рискованное дело, но несчастных случаев я не припомню. А когда мы в совершенстве освоили технику «кораблестроения», то душа потребовала подвигов. Мы стали устраивать шуточные бои на плотах.

Мокрые, усталые затемно возвращались домой, где нас ждала обычная жизнь. Но и эта жизнь с холодной, пахнущей водорослями водой, эти хлипкие плоты, которые сталкиваются в «сражении» так, что почти разваливаются, эти полуразрушенные бараки, в которых мы прятались, чтобы покурить, эти рискованные катания на подножках трамвая – тоже была для нас тогда привычной.

После первого класса меня на лето отправили в деревню Терновку к родителям моей мачехи, чтобы я не томился в городе. Если бы летом их не навещал Сергей Михайлович, то мне пришлось бы совсем тоскливо. Сергей Михайлович приходился им сыном, был удалым фронтовиком, смешливым и добрым человеком.

Помню, крикнет меня на прогулку, а сам уже в начищенных сапогах, отутюженной форме и с орденами, которые закрывали всю грудь. Возьмет в свою широкую ладонь мою руку и поведет гулять. Куда? Да, на вокзал, место, которое, как московский Арбат, служило для променада. Я уплетал мороженое, да не одно, а Сергей Михайлович с местными красавицами общался.

Когда приезжал мой отец погостить в Терновку, в первый же вечер накрывались столы прямо во дворе, выносили угощение и гуляли. Однажды на таком гулянии Митяй, деревенский мальчишка старше меня года на два, цыкнул на меня, когда я хотел булку с вареньем взять, оттащил в сторону и от булки, и от банки с вареньем:

– Сюда иди, – говорит, – всё бы тебе эту сладкую размазню лопать, как девчонка. Глядь, что у меня! – протягивает самокрутку, – кури, не жалко.

А самокрутка оказалась с таким крепчайшим табаком, что только я затянулся, едкий дым меня буквально подкосил. Ну, думаю, прямо здесь в колючей малине задохнусь и умру. Мучитель мой прекрасно это видел, но продолжал стоять, ухмыляться – испытывал. «Мы еще посмотрим, кто из нас девчонка», – яростно крутилась мысль в моей голове. Пришлось выкуривать до конца.

Деревенские пацаны приняли меня за своего, и я уже везде с ними носился. Был у нас один велосипед на всех, и Митяй по очереди вывозил нас на речку, где мы купались и строили запруды.

Особо опасным приключением в Терновке было воровство гороха с колхозных полей. После войны за хищение государственного имущества могли на десять лет отправить в исправительные лагеря. А деревенские мальчишки все равно таскали, и хоть бы что! Ну и я с ними, не могу же я им показать, что струсил – это было для меня тогда пострашнее, чем далекие лагеря.