Петр Коновницын - Коновницыны в России и в изгнании

После молебна священник прочел Манифест по случаю объявления войны, а затем Государь произнес звонким и мягким голосом: «Со спокойствием и достоинством встретила наша Великая Матушка Русь известие об объявлении войны. Убежден, что таким же чувством спокойствия мы доведем войну, какая бы она не была, до конца. Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей. И к вам, собранным здесь представителям дорогих мне войск Гвардии и Петербургского военного округа и в Вашем лице обращаюсь ко всей единородной, единодушной, крепкой, как стена гранитная, армии моей и благословляю ее на труд ратный». Государь перекрестился, а все присутствующие преклонили колена. Многие плакали. Раздались слова молитвы: «Спаси, Господи, люди Твоя», а затем – слова народного гимна.

Государь вышел на балкон. При появлении Царя все, как один, сняли шапки и стали на колени, и стотысячная толпа пропела: «Боже Царя храни…» После этого грянуло могучее «ура». У Государя на глазах появились слезы.

Первый транспорт с мобилизованными из нашего уезда отправляется на войну. Мы провожаем их на вокзале. Все работы в этот день отменены. Отец идет с крестьянами крестным ходом в город. Священник в облачении, певчие, хоругви, иконы «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое. Победу…»

На месте погрузки отслужили молебен. Сделали сбор в пользу семей мобилизованных.

Несколько наших рабочих ушли на войну. Забрали Мальчика и Барса. А вот и первые списки убитых… Пахнуло могильной сыростью…

Мы с Колей едем в Пажеский корпус. Отец скоро уезжает, он получил предложение заведовать санитарным поездом московского дворянства. Наташа окончила в этом году институт и поступает на курсы сестер милосердия.

Петербургское раннее утро конца августа 1914 года.

Моросит холодный дождь и воздух пропитан сыростью. На улицах офицеры в походной форме. С Балтийского вокзала на извощике мы с Колей поехали к дяде Мануше. Он жил на Саперном переулке, и его квартира была почти напротив нашей. Дядя был холостяк. Рассказывали, что в молодости он увлекся и сделал предложение, но не получил согласия и с тех пор никогда не делал попытки жениться.

Нам открыл дверь Старжук, дядин слуга, бывший гвардейский матрос. Он хорошо знал дядины привычки и был ему незаменим.

На вешалке висела солдатская шинель и шашка. Заметив наш любопытный взгляд, Старжук сказал, что вчера приехал из Москвы наш племянник, Николай Сергеевич. Он хотя и был нашим племянником, но был лет на десять старше меня.

Дядя спал. Он ложился спать обыкновенно с рассветом и вставал очень поздно.

Мы привели себя в порядок с дороги и сели в столовую пить кофе.

Николай Сергеевич уже встал. Он в этом году окончил Лицей и поступил, как и большинство его приятелей, вольноопределяющимся в Сумской гусарский полк. «Конечно, война не может долго продолжаться, наша кавалерия уже в Восточной Пруссии».

Звонок. Пришел гусар, приятель Н. С. Мы познакомились. Он стал показывать купленный клинок для шашки «Волчек» из кованой стали. Вынул его из ножен и стал сгибать дугой. Они скоро ушли, было ещё много дел перед отъездом. Завтра уезжают на фронт.

Дядя встал к завтраку. Он был высокого роста и полный. Красивые черты лица оттеняла черная седеющая борода. Длинные черные волосы он зачесывал назад. Ему было 68 лет. Он был, как всегда, рад нас видеть. Мы сели завтракать. Пришел к завтраку Владимир Петрович, наш кузен. Ему было лет 30. Он постоянно мерз и кутал ноги в плед. Климат Петербурга ему не нравился и вообще Россию он не любил, считал ее дикой и отсталой. Он жил постоянно в Париже. В Россию он приезжал на два или три месяца в свое имение под Москвой. Проездом он всегда навещал дядю, которого очень любил несмотря на разницу во взглядах. Кузен был очень огорчён, что ему придется остаться в России до конца войны, хотя был, как и большинство, уверен, что война долго не продлится. Дядя говорил, что хотел бы дожить, из любопытства, до конца войны.

Пили кофе в гостиной и Владимир Петрович рассказывал о своих парижских впечатлениях. Незаметно время приблизилось к обеду. После обеда дядя сел в свое кресло с высокой спинкой. Оно стояло в углу у окна. Старжук принёс керосиновую лампу, чтобы не портить глаза. Дядя надел очки, закурил сигару и стал просматривать газеты. «28-го августа, со знаменем 4-го Копорского полка в руках был убит полковник Шильцов, а 23 августа, в бою у Орлау, командир 29-го пехотного Черниговского полка, полковник Алексеев был заколот штыком со знаменем в руках. Полковая святыня старого петровского полка чуть не попала в руки немцам. На крик солдат “Знамя спасём, знамя!” группа, при которой находилось знамя, попала в критическое положение; один офицер сорвал полотнище, георгиевский крест, ленту и с большим трудом вынес знамя…»

На следующее утро мы с Колей поехали на извозчике в Пажеский корпус. Извощик выехал на Невский проспект и повернул на Садовую улицу. Вот и ворота чугунной решетки корпуса. За ней плац, по сторонам деревья, а в перспективе темно-красное здание корпуса, построенного знаменитым графом Растрелли. Это бывший дворец Екатерининского вельможи графа Воронцова.

Императорский Пажеский Корпус.

При императоре Павле Первом это здание было предоставлено Ордену Мальтийских Рыцарей, гроссмейстером которого был Государь.

Во внутреннем дворе рыцари построили католическую капеллу. В ней около креста, с левой стороны, висел на стене большой портрет Императора Павла Первого в пурпурном бархатном облачении с большим мальтийским вытканным белым крестом на груди. Над входом в капеллу надпись золотыми буквами: «Deo Joanis Baptiste Paulus I Imperator hospitalis decaved».

Пажи съезжаются на извозчиках, некоторые в своих каретах. Мелькают черные пальто с золотыми погонами и Императорскими вензелями. Младшие пажи отчетливо прикладывают руку в белой замшевой перчатке к козырьку фуражки с офицерской кокардой, отдавая честь старшим.

Извозчик останавливает лошадь у подъезда, и мы входим в корпус. Встречая пажей своего класса, Коля с ними целуется. «У нас такая традиция», – говорит он. Мы поднимаемся по лестнице и идем к моему воспитателю в третью роту.

В ротном зале большой портрет Государя в форме лейб-гвардии Гусарского полка: красивый доломан с белым ментиком.

Мой воспитатель подполковник Максимилиан Николаевич фон Крит, или просто Мака, как мы его называем между собой. У него длинные пушистые усы, прическа ёжиком. Он носит длинные шпоры и курит папиросы из длинного мундштука. Какой-то остряк написал на него стихи: