Петр Коновницын - Коновницыны в России и в изгнании

Вечером стали проникать тревожные слухи: говорили о бунтах в запасных гвардейских батальонах. Мы видели из окон корпуса густой дым: на Литейном проспекте горел Окружной суд. Говорили, что революционная толпа освободила заключенных из тюрем…

На вечернюю молитву пришел полковник Фену. «Государь и Россия переживают тяжелые дни», – сказал он. Мы спели «Боже Царя храни» и разошлись по кроватям с тяжелым чувством.

Утром мы увидели, что ворота в корпус открыты, и их никто не охраняет. Мы узнали, что почти весь Петроградский гарнизон перешёл на сторону революционеров. Нам приказали как можно скорее уходить по домам. Большинство стало расходиться. В это время появился слух, что революционная толпа окружила Царскосельский Александровский дворец и угрожает Императрице с больным Наследником и Великими Княжнами. Паж Колэн стал собирать оставшихся, чтобы со знаменем и винтовками идти защищать Царскую Семью. «Пусть мы не дойдем и все по дороге погибнем, но мы должны это сделать».

Внезапно на корпусной плац въехали 6 бронированных автомобилей. Нас, оставшихся человек двадцать, быстро перевели во внутреннее здание в лазарет. Автомобили стали стрелять по корпусу из пулеметов. Они стреляли с перерывами. В один из этих перерывов приполз швейцар и сказал, что меня вызывают к телефону из Смольного института, наверное, сестра, Таня… Я добрался до телефонной будки у швейцарской, но телефонная связь была уже прервана. Я видел, как полковник Фену быстро открыл дверь и вышел на подъезд. Раздался выстрел. Осколком стекла ему поранило лицо. Громким голосом он предложил желающим осмотреть корпус и убедиться, что в корпусе почти никого нет.

«Великая бескровная»

Убедившись, что корпус не может оказывать никакого сопротивления, представители народа удалились, взяв на память вешалки, бобровую шапку преподавателя французского языка М-р Мишеля, благородно заменив ее грязной рабочей кепкой, шуб в то время еще не брали.

После всего описанного я решил ехать к родителям в Кярово и пошел на Балтийский вокзал пешком. Трамваи не ходили, а извозчики исчезли.

Выхожу на Садовую. По улице к Невскому двигается густая толпа. Впереди под руки ведут двух окровавленных городовых. У одного рана на лбу и лицо залито кровью, у другого лицо в кровоподтеках, он, видимо, сильно избит. За ними едут два казака верхом. Они время от времени бьют городовых нагайками. Озверевшая толпа, главным образом женщины, старается их ударить или плюнуть в лицо.

Толпа вынесла меня на Невский. На рельсах лежит перевернутый трамвай. Передние ряды толпы остановились. Приближается воинская часть. Оркестр играет Марсельезу. Впереди на гнедой лошади адмирал. Он ведет отряд Гвардейского экипажа. Матросы идут в ногу, в полном порядке. Развеваются Георгиевские ленты на бескозырках и красные банты на груди. Толпа приветствует матросов криками и маханием рук. Я очутился в передних рядах, и адмирал проехал совсем близко от меня. Его лицо было очень бледно. Наши глаза встретились. В них можно было прочесть удивление. Меня поразило, что адмирал ведет матросов с красным бантом под звуки Марсельезы, а его видимо поразило увидеть пажа с императорским вензелем в революционной толпе. Пропустив толпу, я опять вернулся на Садовую и пошел к Балтийскому вокзалу.

По дороге в толпе солдат и рабочих попадались женщины в солдатских шинелях с оружием. Около Владимирского собора была слышна пулеметная стрельба.

Наконец я добрался до вокзала. Мимо меня прошел большой отряд Ораниенбаумской пулеметной школы, как я узнал из разговоров в толпе. Впереди отряда бравый прапорщик с большим красным бантом на груди. Толпа загудела и замахала. Прапорщик поворачивает голову направо и налево и прикладывает руку к папахе, отдавая честь.

Мне пришлось долго ждать поезда на вокзале. Наконец подали состав. Я сажусь в купе, оно быстро наполняется. Студент, гимназист, несколько штатских. Холодно – поезд не отапливается. Я прикидываюсь спящим. Слышу, как завязывается разговор. Рассказывают, как сняли фараонов, то есть полицейских, с колокольни, откуда они стреляли из пулеметов… Государственная Дума, взяла власть в свои руки. «А вы читали воззвание совета рабочих и солдатских депутатов? Сейчас в каждом районе города организовывается комитет…»

Я засыпаю. Просыпаюсь, Нарва. Пересаживаюсь в поезд на Гдов. Теплые вагоны, мало пассажиров. Тихо и спокойно. Революция сюда еще не докатилась. Поезд быстро отходит. Через три часа я в Гдове.

На вокзале я нанимаю крестьянскую тележку и еду в Кярово. Около дома собаки меня встречают веселым лаем. Отец с матерью в столовой, пыхтит самовар. Тихо и тепло. Родители удивлены моим приездом. Газеты не выходят уже несколько дней и здесь никто ничего не знает. Я рассказываю о пережитом. Пью чай с ромом и долго пересказываю подробности.

Двадцать восьмого февраля почти весь Петроградский гарнизон присоединился к революционным толпам. Говорили, что революционная толпа двигается в Царское Село. Наследник и Великие Княжны были больны корью. Их заразил приятель Наследника, кадет Первого кадетского корпуса, который играл с Наследником во дворце.

По поручению Императрицы, граф Бенкендорф позвонил в Ставку и сообщил, что Государыня очень беспокоится за детей и предлагает выехать с детьми навстречу Государю.

«Ни в коем случае, – сказал Государь, – нельзя возить больных детей поездом. Передайте Бенкендорфу, что Я сам решил ехать в Царское Село».

Генерал Воейков, по приказанию Государя, пошел предупредить начальника штаба генерала Алексеева об отъезде Государя. Он его застал уже в кровати. Когда Алексеев услышал о решении Государя, его хитрое лицо приняло еще более хитрое выражение, и он с ехидной улыбкой спросил: «А как же он поедет? Разве впереди поезда будет следовать батальон, чтобы очищать путь?» – «Если Вы считаете опасным для Государя ехать, Ваш прямой долг мне об этом заявить», – сказал дворцовый комендант, генерал Воейков». «Нет, я ничего не знаю, это я так говорю. Отчего же? Пускай Государь едет… ничего».

Когда Воейков передал Государю содержание разговора с Алексеевым, лицо Государя выразило удивление, а затем сделалось бесконечно грустным.

По прямому проводу Воейков, по распоряжению Государя, переговорил с военным министром генералом Беляевым, который сказал, что положение катастрофическое, что всё правительство и командующий войсками Хабалов совершенно растерялись, и, если не последует энергичного вмешательства, революция примет грандиозные размеры. Относительно высказанного ему опасения за движение толпы в Царское Село, генерал Беляев сказал, что это сведения распространяемые Родзянко. Государь ответил, что им уже послан из Ставки назначенный главнокомандующий Петрограда генерал-адъютант Иванов с Георгиевским батальоном, причем выразил уверенность, что прибытие всеми уважаемого в армии генерала Иванова даст возможность мирным путем разрешить военные беспорядки.