Григорий Григоров - Повороты судьбы и произвол. 1905—1927 годы

«Меня зовут Мулей Шлионским». Потом я узнал, что его имя Абрам. Эти два студента знали друг друга с детства, сидели за одной партой в Виленской частной гимназии Кагана. Оба они увлекались математикой и физикой, но прекрасно знали латынь, греческий язык, свободно разговаривали на немецком и французском языках, цитировали наизусть Тацита, Иосифа Флавия, Цезаря, выразительно читали по-латыни речи Цицерона, произнесенные им в римском сенате. Они прекрасно знали западноевропейскую и русскую литературу, любили живопись и музыку. Одним словом, судьба свела меня с образованными людьми в полном смысле этого слова.

У этих молодых людей наблюдалась еще одна важная особенность – они с исключительной внимательностью относились к людям, особенно к своим друзьям, немного идеализировали выходцев из рабочей среды. На Брянском заводе, где Канин и Шлионский проходили производственную практику, у них было много друзей среди рабочих. Они создавали рабочие кружки и обучали рабочих бесплатно русскому языку и арифметике, знакомили любознательных юношей с классиками русской и иностранной литературы. В один из таких рабочих кружков я и попал – и это было не только началом моего систематического образования, но и началом моей сознательной революционной деятельности. В кружок входили квалифицированные и сознательные рабочие, пытавшиеся осмыслить конкретные текущие события и понять более глубокие закономерности природы и общества. В связи с этим их интересовали, например, и такие весьма непростые вопросы: прибавочная стоимость по Марксу, кризис производственных отношений, деспотизм и демократия, сущность войн, в том числе и Первой империалистической, религия, политические партии, национальный вопрос. Занятия проходили очень интересно.

Я с удивлением и восхищением внимал всему, что говорили Шлионский и Канин.

Они были не просто учителями, а настоящими просветителями в самом высоком смысле, высокоинтеллигентными и гуманными, считавшими просвещение народа одной из главных задач интеллигенции. Но и аудитория была благодарная, все, кто посещал занятия, очень тянулись к знаниям. Например, помню обсуждение еврейского вопроса. Я думал, что эта проблема неинтересна для русских рабочих, а получилось наоборот, все очень активно высказывались. Общий тон задали Шлионский и Канин, которые изложили две различные, можно сказать, противоположные точки зрения. Шлионский считал, что любые социальные проблемы могут успешно решаться только в рамках национальных образований, на базе национальных традиций и культур. Канин же на первый план выдвигал социальные проблемы и, будучи убежденным марксистом (бундовцем), считал, что их решение принесет только надвигающаяся революция, после чего национальный вопрос исчезнет сам собой. Споры были горячие, большинство, в том числе и я, поддержало Канина. Здесь я хочу позволить небольшое отступление. Наиболее передовая часть рабочих предреволюционной России, как правило, высококвалифицированных, составляла совершенно особый слой общества. Это отдельная очень большая и сложная тема. Именно они сознательно и активно поддержали Октябрьский переворот. Но очень скоро многие передовые рабочие начали понимать, что события развиваются не так, как они предполагали. В результате они же первыми начали бороться с диктаторскими тенденциями в правящей партии (рабочая оппозиция) и первыми попали под нож гильотины. Насколько мне было известно, Сталин патологически боялся квалифицированных, политически грамотных рабочих. И как только предоставилась возможность, по его указанию практически полностью был уничтожен весь цвет российского рабочего класса.

В это бурное предреволюционное время рабочие часто бастовали, выдвигали требования и политического, и экономического характера. Шлионский и Канин нередко были среди организаторов забастовок, которые иногда заканчивались кратковременными арестами. Я же примыкал к этим забастовкам стихийно, еще не понимая глубинных причин всего происходящего, не ощущая, что у меня начало формироваться определенное политическое сознание…

Я был счастлив. В это время я уже начал работать, рабочий день продолжался десять часов, спал не более шести часов, остальное время занимался. Мои учителя давали мне задание, которое я должен был выполнить к определенному сроку, затем проверяли, насколько я усвоил материал, кое-что дополнительно разъясняли и давали следующее задание. По любому вопросу они требовали от меня – и в конце концов добивались – точных формулировок. Мы собирались в комнате, которую снимали вместе Канин и Шлионский. Они оба не придавали никакого значения своему быту. Студенты жили в какой-то мансарде на пятом этаже. Вся обстановка их жилища была более чем скромной: две железные кровати, деревянный столик без скатерти и клеенки, заваленный в полном беспорядке книгами, бумагой, карандашами и чернильницами. Здесь же находились и немытые чашки, чайные ложки, фотокарточки их близких и знакомых девушек-курсисток. Особенно меня интересовали книги этих двух студентов. Среди книг в полном беспорядке лежали работы химика Писаржевского, биолога Дарвина, «Рефлексы головного мозга» Сеченова, «Метафизика» Аристотеля и много произведений классиков художественной литературы. На двух подоконниках лежали «Капитал» Маркса и книга Зибера «Маркс и Рикардо», книги по русской и западной истории, а также «Фауст» Гете. Мне помнится, что я перелистывал томик «Фауста» и натолкнулся на фразу: «Я дух, который вечно отрицает». Хотя я тогда не был силен в области философии, все же эта фраза запомнилась мне на всю жизнь.

Мои занятия шли очень интенсивно. Чтобы сдать экзамены за полный гимназический курс, надо было подготовиться по очень многим предметам. В программу входили: древняя и русская история, литература, география, физика, химия, биология, алгебра, геометрия, немецкий и латинский языки. Мои учителя, считая, что у меня хорошая память и способность быстро схватывать суть, давали очень большие задания. В результате, уже после двух месяцев занятий я почти свободно читал и переводил с латинского «Записки о галльской войне» Юлия Цезаря, а также со словарем переводил с немецкого «Вильгельма Телля» Ф. Шиллера. Кроме обязательных гимназических учебников, по настоянию Шлионского и Канина я должен был не просто прочитать, а проработать много дополнительных материалов. В тот год с их помощью я довольно основательно познакомился с трудами психолога и философа Челпанова («Логика», «Психология», «Мозг и душа»), литературой о христианстве («Миф о Христе» Древса, «Бог и Иисус» Ренана), произведениями Гомера («Илиада», «Одиссея») и с основными произведениями Шекспира. Надо сказать, что в значительной степени под влиянием прочитанных книг, особенно таких, как «Разбойники» Шиллера, «Овод» Войнич, в 16 лет в моем сознании сформировался образ революционера – человека правдивого, смелого, готового свою жизнь отдать за свободу народа.