Эдуард Гурвич - Моцарт фехтования

Забавно, что только оказавшись с Марком в Вене, я вдруг спохватился – а ведь камзолы и панталоны времён Моцарта очень похожи на костюмы современных фехтовальщиков-саблистов, выходящих на дорожку – те же штаны чуть ниже колен, гетры…

Мой тогдашний поход во Дворец Палфи уложился в памяти в связи с именем композитора, где два с половиной века назад в зале Фигаро в самый первый раз появился юный гений Моцарт со шпагой в напудренном парике. Тогда к восторгу публики Моцарт исполнил одно из своих первых сочинений. С тех пор на малюсенькой сцене оркестры дают концерт, состоящие из двух отделений. Музыканты, одетые в костюмы барокко, исполняют Моцарта.

Словом, в моём сознании Вена и Моцарт слились воедино так, что я в первой поездке как-то упустил из виду, что Моцарт родился вовсе не в Вене, а в Зальцбурге. Теперь в 2018-м, оказавшись в Вене с Марком, в первый же день я предложил моему фехтовальному Моцарту сесть в утренний поезд, и спустя два с небольшим часа мы были в Зальцбурге. Сразу отыскали музей – дом, где родился и жил Моцарт. Я предложил Марку встать рядом с силуэтом Моцарта у входа. Он же ответил: мол, это ты пишешь книгу под названием «Моцарт фехтования», я сделаю твою фотографию. Я спорить не стал.

Ну, а рядом с музеем в тот день в знаменитом Моцартеуме давал концерт русский композитор и пианист Владимир Генин, который живёт в Мюнхене. Я был заочно знаком с ним, и конечно, встретился перед самым концертом. Он объяснил мне, что играть в этом великолепном зале – величайшая честь для всякого музыканта. В рамках фестиваля «toujours Mozart» он делал доклады о Моцарте с игрой на рояле и разъяснениями еще в 2003-2005 годах. И не только здесь, в резиденции Зальцбурга, но и в Замке «Шварценберг Паласт» в Вене. Генин рассказал мне о новаторстве Моцарта, которое остается незамеченным и неоцененном. Вместе с доцентами из Зальбургского Моцартеума и Венского университета с 2012 дважды в году он ведёт Austrian Master Classes…

Конечно, в той поездке в Зальцбург я был исключительно удачлив именно благодаря этому знакомству. Композитор из Мюнхена вовсе не удивился, когда я сказал ему, как называли почитатели таланта Марка в его лучшие фехтовальные годы. С Моцартом, заметил Генин, мы все связаны так или иначе… Скажем, поэт Иосиф Бродский сравнивал Юза Алешковского, писателя и автора песен, с Моцартом за его тонкий слух на русский язык, свободный, не скованный никакими запретами. В речи его героев легко увидеть все пласты: уличный, лагерный, застольный, интимный. Хотя тут следует сказать с печалью об облатнении русского языка в 90-е годы…

О Моцарте и мифах вокруг этого имени, к примеру, оставил любопытные записки пламенный революционер Чичерин. В правительстве Ленина он был народный комиссар иностранных дел. Его наверняка можно назвать «Моцартом дипломатии», пошутил я. Как выяснилось, Георгий Васильевич был не в фигуральном, а в буквальном смысле увлечён Моцартом. Он так и написал о своих главных увлечениях в жизни – у меня были революция и Моцарт. Нарком, сообщил мне Владимир, оставил записки и письма о мифах вокруг Моцарта, которые сегодня являются предметом изучения моцартоведов…

Главный же миф, а может быть, и мистика, связанная с Моцартом, подметил Генин, заключается в том, что некоторые музыканты говорят или доходят даже до того, что утверждают – Моцарт так прост и прозрачен, что его вообще нельзя сыграть хорошо. В нашей последующей переписке Владимир Генин сослался на известного музыковеда М. Пустовит и любезно послал мне ссылку на ФБ. При всей моей предвзятости к фейсбук, в чём откровенно признаюсь в конце книги, я пошёл на ссылку, указанную композитором. И не пожалел. Вот она. Пишет профессиональный музыкант и преподаватель, а также журналист Мария Пустовит:

«Если остановить на улице человека, с более или менее интеллигентным лицом, и спросить – какого Вы можете назвать композитора, из самых известных – он скорее всего подумает секунд пять, и полувопросительно скажет: ну, Моцарт…?

И будет прав. Моцарт, пожалуй, самый известный, самый универсальный и самый мистический композитор. Вот да. Моцарт – композитор мистический… И уж точно не потому, что у него в последней симфонии якобы есть какая-то пространственно-временная прореха, через которую знающие люди могут выйти в астрал. Кстати, я за всю свою жизнь так и не выяснила, что это за эпизод, хотя временами выйти в астрал мне очень хотелось. Ну, или знающие люди просто не раскрывают карты. Мистика заключается главным образом в том, что Моцарта совершенно невозможно сыграть. Вообще. Обычно этот замкнутый круг начинается довольно невинно. Ты находишь старенький сборник с моцартовскими сонатами, открываешь и читаешь с листа. Фактура почти везде прозрачная, поэтому читаешь и радуешься. И в тебе нарастает недоумение – что здесь такого невозможного? Украшения получаются аккуратно, пассажи удобно ложатся в руку, интонация дышит. Ты ложишься спать и думаешь – ну все понятно, просто никто до меня не мог проникнуть в душу этой музыки. А я вот проникла. Завтра доучу текст и поеду на конкурс королевы Елизаветы. Назавтра ты встаёшь, с легким сердцем открываешь ноты… и понимаешь, что… тебе здесь не рады. Нет, весь мелкий бисер в правой руке по-прежнему получается, но окончания лиг вдруг ставят тебе какие-то неожиданные подножки, кульминация выходит формальной, а украшения скомканными. Ну что ж, думаешь ты, значит и правда, не все так просто. Текст, наверное, требует какого-то жертвоприношения. Ты пытаешься договориться по-хорошему: находишь хорошую редакцию, смотришь штрихи под лупой, выстраиваешь аккорды и интервалы, оркеструешь фактуру, пытаясь убедить соседей, что вот тут в левой руке полтора такта точно играет виолончель. Соседям уже надоело, тебе, откровенно говоря, тоже, но ты не сдаёшься и подключаешь тяжелую артиллерию – пропеваешь своим противным голосом партии всех голосов в каком-то внезапном фугато. И через неделю фактура, в которой совершенно нечего учить, тебе всё-таки покоряется. Но теперь… музыка превратилась в какой-то зомби-апокалипсис, все живые интонации исчезли, жизнерадостная главная партия звучит гимном Северной Кореи, очаровательный минорный эпизод превратился в истерику какой-то нервной тетки, а медленная часть буксует и цепенеет. Музыка у тебя под руками совершенно мертвая. И ты думаешь, кто же ее убил? Кроме меня и сонаты здесь никого не было. Или был?.. Играешь ещё раз, в отчаянной надежде что-то реанимировать. Аккомпанемент перекрывает мелодию, в пассажах взвизгивают человеческими голосами самые неожиданные ноты, а из всех кадансов торчат какие-то свиные рыла. Такое ощущение, что соната замышляет против тебя что-то плохое. Тебе становится страшно. И чтоб не так бояться, ты злишься и говоришь – господи, да это же невозможно сыграть. Невозможно! И кладёшь ноты в самый дальний угол. Пусть полежат. А дальше уж у кого какая память. Кто-то через год снова открывает ноты. Кто-то через два. Кто-то вообще больше не смеет. А есть ещё всякие блаженные, которые этих свиных рыл не боятся. Вот они-то Моцарта и играют. Но их мало».