Эдуард Гурвич - Моцарт фехтования

Во время наших бесед я пробовал понять, испытывал ли Марк в жизни настоящий страх, знал ли это чувство, скажем, во дворе, во время драк с «серой коммуной» в конце сороковых годов – начале пятидесятых, или тогда, в Столешниковом переулке, когда сидел под машиной, попав в людской водоворот безумных толп, рванувших в Колонный зал. Ведь, как мне казалось, фехтовальщик, взявший в руки боевое оружие, должен быть начисто лишён чувства страха. Трудно представить трусливым человека, который в сознании тысячу раз проиграл возможность тяжёлого ранения или даже гибели. Да, современное фехтование отличается от дуэлей, когда человеческая жизнь оказывалась на кончике шпаги, рапиры или сабли. Сегодня туше в состязаниях на дорожке означает лишь символическую смерть. Тем не менее, бывали же трагические случаи, и со смертельным исходом. На чемпионате мира 1982 года в Риме погиб один из сильнейших в мире рапиристов Владимир Смирнов, киевлянин, чемпион Олимпийских игр, чемпион мира в личных соревнованиях. Во время боя с немецким спортсменом у них был встречный выпад, во время которого у соперника сломалась рапира. Её обломок пробил маску и через глаз нанёс травму мозга. Да, экипировка, надёжные маски, костюмы защищают спортсмена. Но ничего исключить нельзя. Самолеты, сверхнадежные, время от времени падают. На фехтовальной дорожке тоже случается всякое.

– И всё-таки, может ли фехтовальщик струсить, – допытывался я.

– Всякий нормальный человек, – сказал Марк, – испытывает страх. Только идиот – не трус. Человек, способный преодолеть свою трусость, становится героем.

Ответ куда умнее вопроса. Верно, конечно. В памяти всплыла повесть Юрия Трифонова «Старик», где трусость определялась, как «мгновенное затемнение сознания». Один из героев этой повести говорил, что у каждого человека бывают «секунды прожигающего насквозь, помрачающего разум страха. Но тут важно быть честным с собой. Должен быть суд собственной совести. Ведь момент трусости может стать пожизненной казнью…»

Марк с ранних лет успешно преодолевал страх. И не только на фехтовальной дорожке, а и в жизни, когда нужно было принимать тяжёлые решения, рисковать, защищая товарища. Он не боялся противопоставить себя всему коллективу. Однажды партийцы собрались исключать из своих рядов очень знаменитого олимпийца Евгения Гришина за злоупотребление спиртными напитками. Марк один выступил против всех:

– Исключив из партии такого заслуженного человека, вы добьёте его! Он потеряет работу, военное звание, должность, достоинство, заработок. Вы обрекаете его на полное забвение! Стоит подумать и о партии. Кто в ней останется, если из её рядов выгонять таких людей?

Конечно, за время своей тридцатилетней спортивной карьеры Марк не раз, как уже упоминалось ранее, сталкивался и с антисемитизмом, которым болела Система, и с завистью, и с несправедливостью. Но не дрогнул, не сломался ни в те годы, ни, когда был невыездным, ни на пике Перестройки, когда его выживали из родного клуба и спешили вытолкнуть на пенсию. Боролся за справедливость и побеждал, сохраняя достоинство.

…Однако, вернёмся в школьные годы. Впереди была целая жизнь, которая могла приносить неприятности. Марк же почему-то не замечал такой угрозы, развлекался, задирался, острил, не очень задумываясь о последствиях. Однажды на уроке литературы учитель, с вдохновением рассказывая о поэзии Лермонтова и гибели поэта, может быть, увлёкся и излишне эмоционально рисовал обстоятельства дуэли. Он с жаром описывал кавказские горы, склон и площадку, где стрелялись противники, закат солнца… Марк умело «подыгрывал» и с места подсказывал детали описания природы. Учитель, звали его Валентин Иванович, фронтовик, получивший в бою контузию, поначалу искренне принимал такое участие ученика, а затем вдруг спросил: ты что, был на Кавказе? Класс рассмеялся, и когда Марк сказал, что никогда там не был, учитель всё понял. Такого издевательства не выдержал, покраснел, сорвался на крик и выгнал «фигляра-клоуна» из класса…

Это был не первый случай. И директор при поддержке педсовета принял решение – не допускать дерзкого ученика к сдаче государственных экзаменов. Его исключили из школы за плохое поведение. Тут-то выяснилось, что получить аттестат зрелости можно было, лишь поступив в школу рабочей молодёжи. Но зачислить его в такую школу оснований никаких – ни по возрасту, ни по социальному положению.

Обычно отец не вмешивался в жизнь сына. На этот раз, с помощью руководства своего министерства, он добился приёма у министра образования. В виде исключения Марку разрешили поступить в вечернюю школу.

Так он оказался за партой рядом с ребятами и девушками, вдвое старше его. Собственно, это уже была школа жизни. Марк и сегодня помнит не только своих школьных друзей, но и учителей, особенно преподавателя русского языка и литературы Давида Марковича. На государственных экзаменах обстановка была иная. К ученикам относились, как к взрослым. Шутки, которые не проходили в обычной школе, принимались даже со стороны преподавателей. Это нравилось Марку. Он «подбил» друзей подшутить на экзамене по русскому языку и литературе. Любимому преподавателю в графин вместо воды налили водки. Экзамены шли своим чередом. Никто ничего не «замечал». А из графина поочерёдно наполняли свои стаканы все члены экзаменационной комиссии, включая представителя РОНО. Никто не поперхнулся, не закашлялся.

Марк окончил школу без троек и получил аттестат зрелости. На семейном совете отец предложил устроить сына слесарем на теплоэлектростанцию, чтобы получить необходимый трудовой стаж, а затем поступать в энергетический институт. Но тут выяснилось, что у Марка был совсем другой план.

До прямого конфликта дело не дошло. Отец не стал досаждать повседневной опекой. Как полагает сегодня Марк, отец был прирождённо хорошим педагогом. Он интуитивно вёл себя правильно и лишь издали наблюдал, что у сына получается. Свой же скептицизм к увлечению сына фехтованием не скрывал все годы становления.

Не знаю, стало бы легче Марку в те годы принимать скептицизм отца, если бы он знал, что 17-летний Уинстон Черчилль столкнулся с тем же. Хотя его родители были куда состоятельнее. Вот что писал личный биограф Черчилля, историк Мартин Гилберт, с которым мне довелось познакомиться в его доме в Хэмстэде: «В первые месяцы 1892 г. Черчилль действительно очень усердно занимался. Он также начал готовиться к кубку школы по фехтованию. Продолжали досаждать денежные проблемы. «Я ужасно стеснен в финансах, – писал он матери в феврале. – Ты говоришь, что я никогда не пишу о любви, а всегда о деньгах. Наверное, ты права, но не забывай, что ты мой банкир, к кому еще я могу обратиться?» В марте леди Рэндольф уехала в Монте-Карло. До соревнований по фехтованию оставалось несколько дней. «Я очень раздосадован, что ты уехала в такой момент», – написал ей Черчилль. Еще больше его огорчило известие, что в казино у нее украли сумочку с деньгами – «как раз в тот момент, – признался он, – когда я был готов попросить un peu plus d'argent». Он поделился и хорошей новостью: «Я выиграл соревнование по фехтованию. Получил очень красивый кубок. Я был на голову сильнее всех. В финале не пропустил ни одного удара». Теперь Черчилль стал готовиться к межшкольному чемпионату по фехтованию, но, когда он попросил отца приехать в Олдершот посмотреть на него, лорд Рэндольф ответил: «Я должен быть на скачках в Сандауне. Кстати, ты не мог бы быть более расточительным, даже будучи миллионером». В свое оправдание Черчилль указал, что должен каждую неделю платить за чай, завтраки и за фрукты, а по субботам за вечерние бисквиты. Только на это уходил выделяемый родителями фунт в неделю. Объяснение не убедило мать. «У тебя слишком большие потребности, – написала она. – В смысле денег ты настоящее решето». Черчилль выиграл чемпионат по фехтованию среди частных школ. «Его успех, – отметили в газете «Harrovian», – обусловлен главным образом быстрыми и разительными атаками, которые застигают врасплох его противников».