Валентин Толстых - Хочу – Могу – Должен. Опыт общественной автобиографии личности

Признаюсь, писать эти автобиографические заметки в мои творческие планы не входило. Не возникало даже мысли и желания копаться в своей биографии, вспоминать и воспроизводить былое и прожитое. И таким способом войти в число авторов ныне модной мемуарной литературы, где известные и не очень известные люди охотно описывают свою частную и гражданскую жизнь, не думая о том, интересно ли будет это кому-либо читать. Мотивы, по которым создаются подобные сочинения, конечно, разные, порой причудливые. К сожалению, редко встречаются произведения «исповедального» характера, написанные с душевной болью, пусть субъективные, но честные и чистые в авторских целях и намерениях. Гораздо больше и чаще появляются творения, продиктованные тщеславием, желанием человека обратить на себя внимание, либо защитить пошатнувшуюся «репутацию», поднять «рейтинг» своего жизненного пути, поведения. Впрочем, в советские времена мемуарные тексты появлялись редко и воспринимались по-разному, иногда незаслуженно строго, с упреком в «личной нескромности» и бичуемого тогда «индивидуализма».

Учитывая это обстоятельство, в своей книге «Мы были. Советский человек как он есть» (2008) я в первом же абзаце предисловия предупредил читателя, что далек от мысли писать автобиографию. Ибо не считаю себя личностью исторической в любом значении и смысле: не занимал высоких «постов», не был «деятелем», не прославился какими-либо заметными или скандальными поступками, способными оправдать повышенное внимание к моей скромной персоне. Просто появилось желание мысленно и обязательно письменно, значит – ответственно, воспроизвести общественно-историческую ситуацию и идейную атмосферу, в которой складывались мои жизненные представления и взгляды. Тогда оправданным будет и появление автобиографических мотивов и моментов в тексте. Издатели этой весьма объемистой книги подтвердят, что при подготовке рукописи к печати я безжалостно, собственной рукой, заметно сократил текст как раз за счет сугубо «биографических» описаний и страниц. Что книге пошло на пользу: она стала более емкой в изложении и весомее в аргументации.

Однако без жизнеописаний эпох, обществ, роли и историй жизни отдельных личностей никак не обойтись, и всегда находились любители – ценители литературы подобного рода. Согласитесь, факт присутствия автора воспоминаний в историческом процессе придает их описанию признак достоверности и подлинности. Не случайно такой тонкий знаток реальной жизни и искусства, как Лев Толстой, настаивал на том, что истина таится в подробностях. Они-то и преобладают в биографических произведениях. В том числе и в научных трудах, например по истории, где сам по себе процесс объективный представлен автором в индивидуальном исполнении и самовыражении. Что в биографических жизнеописаниях предписано и обусловлено самим жанром.

Думаю, не я один и далеко не сразу, лишь со временем, узнал и осознал, что появление на свет любого человека само по себе есть событие случайное. Стало быть, глупо и бессмысленно жаловаться на судьбу, что ты появился «здесь и тогда-то», а не «где-то и в другое время». Но в год Победы мне исполнилось 16 лет, и этому абсолютно случайному факту или обстоятельству я обязан тем, что тем самым меня обошла чаша фронтового испытания «жизнью и смертью». Ёмко, мудро и просто эту жизненную ситуацию выразил и оправдал Александр Кушнер своей поэтической формулой: времена не выбирают, в них живут и умирают. Текучее Время и быстротечная Жизнь, именно эти главные константы человеческого бытия наполняют и определяют смысл любого жизнеописания. Выходит, биографический факт совпадения совершеннолетия с концом войны сам по себе ничего исторического не содержал и не означал, а для меня стал поистине судьбоносным. Понял я это не сразу, с течением времени: чем дальше отдалялся, становился этот победный День историческим, тем больше воспринимался он мною и как личное везение. С момента, когда узнал, что лишь трое из ста призывников 1921–1924 годов вернулись с войны живыми. Думаю об этом и сегодня, потому что многими до сих пор не понято, над кем и над чем была одержана победа в 1945 году, и чем все обязаны ей и её творцам. Тут дело уже не в памяти, а в отсутствии совести и просто ума у тех господ и товарищей, кто позволяет себе сегодня принижать и унижать участие в войне и победу тем, кто сам не испытал ужаса и голода войны. Как человек, хорошо помнящий то время и пережитые тогда ощущения и переживания, могу подтвердить и заявить, что война всерьез и надолго вошла в сознание и душу моего поколения, и все её напасти и раны еще долго давали о себе знать в мирные послевоенные годы. И если ты сам внутренне готов был измениться и стать другим, память о ней долго еще не давала жить беспечно и бездумно, что я заметил и увидел на примере многих моих товарищей и друзей сначала в школе, а потом и в университете.

Впрочем, сложность любого жизнеописания состоит уже в самой невозможности просто вспомнить и описать прожитую и пережитую тобой жизнь, день за днем и год за годом, со всеми её событиями и испытаниями, радостями и горестями, отпущенными тебе судьбой, временем и обстоятельствами. Сделать это немыслимо, да и не имеет смысла. Тут, помимо памяти, совестливости и честности, понадобится воспроизвести буквально всё, что с тобой происходило и произошло, как говорится, пропустить через себя, осмыслить и оценить в общем контексте прожитого и пережитого. И, конечно, обязательно выяснится, что много времени и сил было затрачено на всякого рода чепуху, бессмысленную возню человека с самим собой, своими дурными привычками или затеями, мало кому интересными. Хотя можно и без спора вполне ординарную жизнь описать, воспроизвести в мелочах и деталях так, что она возьмет тебя за душу и покажется интереснее любых «крутых» историй и драм. Тут существует своя классика, тот же Гоголь, потрясший всех своей «Шинелью», муками и страстями некоего Башмачникова. Тут же ничем подобным не пахнет, придется перебрать, переварить огромную массу фактов, событий и подробностей, вспомнить и оживить в памяти всё прожитое за восемьдесят с лишним лет, чтобы в толще конкретики найти, вышелушить хотя бы одну толстовскую «истину». Задача почти немыслимая: дневников я не вёл, пометок и заметок «на всякий случай» не делал, хотя наиболее важные, значимые моменты и события, конечно, запомнились, и воспроизвести их я, конечно, смогу, попытаюсь.