Лев Друскин - Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта.

А так она — русская, оккупантка, нагло разъезжающая на машине по их земле.

И если бы где-нибудь в оккупированной стране выстрел сразил моего друга или жену, я бы и в страшном горе своем осознавал, что это пуля справедливая.

ЗАЧЕМ ТАКОЙ ПЛАКАТ? –

На всю жизнь запомнилась мне поездка из яркого богатого Крыма в Ленинград накануне пятидесятилетия.

Вся страна была затянута кумачом. (Трудно даже представить: какие деньги ушли на это!) На страшных черных избах-развалюхах почти совсем закрывая их, алели полосы материи с лозунгом: "Вперед, к победе коммунизма!" И мы мчались на поезде вперед, к победе коммунизма, а в мозгу крутились строчки Блока:

"Зачем такой плакат,

Такой огромный лоскут?

Сколько бы вышло портянок для ребят —

А каждый раздет, разут".

Но эти строчки, мысли и вообще все на свете перекрывало радио. Оно гремело в каждом купе. Передавали отчетный доклад.

Свой репродуктор нам удалось как-то испортить. Но в коридоре голос орал, как резаный.

168

А на полке, напротив нас, сидел огромный добродушный украинец. Он боялся, что мне скучно, и занимал меня бесконечными, пустыми разговорами. Когда же темы иссякали, он пел мне одну за другой советские песни.

И, теряя свою иронию, в мозгу, на полном серьезе, опять возникали строчки Блока:

"Ох, матушка заступница!

Ох, большевики загонят в гроб!"

ЛЮБИМЫЙ ЕВРЕЙ КОРОЛЯ –

Как-то Ося Домнич привел ко мне своего родственника — директора большого завода. Это был одетый с иголочки интеллигент лет сорока пяти с выразительным энергичным лицом. Я еще не встречался с советским работником такого ранга.

Он произносил "товарищ Романов", "товарищ Демичев" не в шутку, а совершенно серьезно. Это было смешно и дико. Но в смысле интеллекта и остального словаря все обстояло благополучно.

Между нами почти сразу завязалась ожесточенная политическая баталия.

Директор душил меня эрудицией, не переставая бил колючим градом цифр. Я пробовал наступать, но мне казалось, что все мои удары проходят мимо.

Я говорил о евреях. Он соглашался, но спрашивал, почему этот мелкий в общем масштабе вопрос я ставлю во главу угла?

Я напоминал о миллионных репрессиях, он возражал, что это было давно.

Я твердил о свободе мысли, о благородном движении диссидентов, а он, опять же соглашаясь, уточнял: сколько их, диссидентов, какой процент?

И стыдил меня:

— Такая война! Половина городов в развалинах, голод,

169

отсутствие техники, плач о погибших. Разве вы слепой? Разве вы не понимаете, чего мы достигли?

Я вставил в паузу яростную реплику о спецпсихбольницах, но это его еще больше распалило:

— Да, у каждой страны есть свои недостатки, имеются они и у нас. С евреями — плохо, с диссидентами — ужасно, психбольницы — позор. Но надо же дифференцировать! В сопоставлении со всеми этими теневыми подробностями, наши успехи несоизмеримы. Вы что — статистики не видели? И снова, становясь предельно конкретным, вколачивал в меня цифры, ударяя голосом, как будто пристукивая молотком по каждой шляпке.

Я чувствовал себя бессильным. В памяти всплыли строчки:

"А для низкой жизни были числа,

Как домашний подъяремный скот,

Потому что все оттенки смысла

Умное число передает".

Против чисел я боролся словами.

"Но забыли мы, что осиянно

Только слово средь земных тревог.

И в Евангельи от Иоанна

Сказано, что слово — это Бог".

Мы забыли, что слово — это Бог. Слова, мысли, эмоции отступали перед цифрами. Магия чисел торжествовала.

Но, пасуя, я все время ощущал его чудовищную неправоту. Как я жалел, что рядом нет Сережи или Бори, которые могли бы сражаться с ним его оружием.

Я честно сказал ему об этом. И привел пример, вызвавший ироническую улыбку.

Однажды Кювье заспорил с Ламарком по какому-то научному поводу, кажется об эволюции. Спор был публичным.

Кювье — человек огромного ума и ораторского блеска — разнес противника в клочья. Тот удалился посрамленный.

170

Кювье наградили ликующим воплем. А через несколько лет выяснилось, что прав Ламарк.

Не хочу кривить душой, я сознавал всю беспомощность этой притчи.

И вдруг директор сам поставил себе подножку.

Снисходительно посчитав спор оконченным, он перевел разговор на другое.

Сейчас он едет к себе в Петрозаводск. А до этого был на совещании в ЦК, где ему предложили автомобильный гигант в Набережных Челнах.

— И знаешь, Ося, — сказал он племяннику, — у меня все налажено, все идет как по маслу, и я рискнул отказаться. Я думал, Суслов взорвется, а он только рассмеялся и потрепал меня по плечу.

Директор форсил. Он хотел произвести на нас впечатление. Все-таки вначале я его переоценил.

Гипноз лопнул. Цифровая плотина рухнула. Цифры, подпрыгивая, катились во все стороны, теряя свое значение.

Я презирал этого человека. Я сказал ему:

— А вам не кажется, что вы любимый еврей короля? Я бил ниже пояса я не жалел об этом:

— Вы отступник. Вы постарались забыть о своей национальности. Сколько у вас комнат? Четыре? А закрытый распределитель? Не брезгуете? Интересно, как вы будете рассуждать, если по капризу того же Суслова полетите вверх тормашками?

Я хамил. Я нарушал законы гостеприимства. Я мстил за недавнее бессилие:

— Все ваши цифры лживые, даже те, которые правдивы. Потому что в сумме они поддерживают ложь. Они такие же лживые, как сообщения центрального статистического бюро. И не нужно тут ни Сережи, ни Бори. Все, что вы говорили, обыкновенная демагогия, только цифровая. Но от этого она еще гаже. Я гуманитар, но я тоже могу привести пару цифр. Каждый год мы импортируем из Америки миллионы тонн зерна. Сколько процентов населения занято в американском

171

сельском хозяйстве? Пять? А у нас? Шестьдесят шесть? Что же вы молчите?

По-моему, я просто орал. Лиля встала. У Оси были испуганные и возмущенные глаза. Директор вспомнил, что ему надо побриться перед отъездом.

Но у двери он вдруг обернулся:

— Поймите, я не могу думать по-другому, иначе как же мне жить и работать?

Помолчал и опять повторил:

— Я не могу думать по-другому. Но тут уж я ему был помощник!

СМОТРИТЕ… СМОТРИТЕ… –

В Советском Союзе событие — приехал Никсон. Побывает он, разумеется, и в Ленинграде.

Идут спешные приготовления. Невский заново заасфальтировали. По пути следования знатного американца жителям запрещено подходить к окнам. Милиция заколачивает балконные двери. У нас напротив садик — видно как между деревьями протягивают канаты, опутывают стволы, чтобы, Боже упаси, кто-нибудь не свернул на улицу по дорожке.

Главный режиссер БДТ Товстоногов находился в это время в Москве. К нему постучали. На пороге стоял человек, предъявивший красную книжечку.